Марсель Эме - Вуивра

Кюре не хотел допускать даже того, что эта девица обладала способностью доставлять дьявольское удовольствие. Он ощущал в себе игривость и боевитость радикального франкмасона, попирающего католические таинства с помощью очевидных истин, подтверждаемых наукой и разумом. В конце концов это упорство стало раздражать Арсена.

— Странно всё-таки получается. По воскресеньям в ваших проповедях только и речи, что о дьяволе: он и тут, он и там, а когда появляется настоящий дьявол, вы вдруг в него уже и не верите.

Кюре покраснел, но к счастью для него, Арсен этого не заметил. Священник оказался в трудном положении.

— Постараемся не быть опрометчивыми, — с некоторым замешательством произнёс он. — Не нужно смешивать веру с суеверием.

— А я ничего и не смешиваю. Я вам рассказываю, что со мной случилось. Теперь, если вы не хотите верить, что это была Вуивра, я не могу заставить вас поверить. Единственное, чего я хочу, так это того, чтобы вы отпустили мне грех.

Кюре вспомнил, что имеет дело с больным человеком, с одержимым, и решил быть подипломатичнее.

— Ладно, — сказал он, — зачем нам спорить? Просто мы называем одни и те же вещи разными именами, вот и всё.

В конечном счёте он нашёл ещё один способ настоять на своём, наложив на грешника незначительную епитимью, как если бы проступок существовал только в воображении исповедующегося. Поскольку желающих исповедоваться больше не было, он прошёлся немного по церкви вместе с Арсеном и поговорил с ним о разных мелких событиях, случившихся в Во-ле-Девере. Спокойный голос Арсена, здравый смысл его высказываний заронили в сознание кюре некоторое беспокойство. Казалось маловероятным, чтобы вот этот парень был одержимым или стал бы врать, желая привлечь к себе внимание. Кроме того, кюре знал его достаточно хорошо, знал, что он принадлежит к числу тех надёжных и здравомыслящих католиков, которым не грозит погибель в пламени мистического исступления. Католическая религия и в самом деле представлялась Арсену чем-то вроде образцовой фермы, которой он хотел бы управлять. Бог давал работу и умел отличать хороших тружеников от плохих. Пользующиеся доверием хозяина святые были крепкими, хорошо знающими своё дело бригадирами, которым пошли на пользу занятия в вечерней школе. Дева Мария, обходительная мать, являлась украшением дома, и её приятная улыбка упорядоченной и безупречной женщины пробуждала в сердцах подёнщиков соответствующую нежность. Царство дьявола олицетворяло расположенное неподалёку от фермы зловещее кабаре. Механическое пианино, крики и смех привлекали туда работников, которые напивались допьяна, обнимали девок и тратили силы, которых потом им не хватало во время уборки урожая. Самым трудным было найти на этой образцовой ферме место для Иисуса. Не чужой, разумеется, в семье, сын, но без желания распоряжаться или следить за хозяйством, да и в речах какая-то мягкость, какая-то двусмысленность, никак не располагающие к работе. В общем, Арсен охотно определил бы его куда-нибудь по медицинской части. А если честно, то и вообще обошёлся бы без него. Такое представление о царстве божьем, разделяемое, кстати, в общем и целом остальными крестьянами Во-ле-Девера, почти одобрялось священником. Он видел в этом гарантию верного толкования заповедей Христа и правильное понимание римского католицизма, на который он смотрел как на умеренную конституцию, навязанную Евангелием. Прощаясь, кюре чуть было не попросил Арсена сообщать ему в случае чего о поведении и поступках Вуивры, но ложный стыд помешал ему сделать это, и он пошёл к себе, одолеваемый сомнениями.

Выйдя из церкви, Арсен, перекрестившись, направился к семейным могилам. Его отец, Александр Мюзелье, умер лет двадцать назад, и у Арсена не осталось о нём никаких воспоминаний. Те, кто знал его, говорили, что он был крепок, как дуб, неутомим в работе и обладал приятным, смешливым характером. Зато он очень хорошо помнил двух своих старших братьев — Дени и Венсана, погибших на войне с интервалом в один год. Один из них был капралом, а другой — простым солдатом в одной и той же роте сорок четвёртого пехотного полка, знаменитого Самбрского полка, расквартированного в Лон-ле-Сонье. У Дени, капрала, в душе было столько мягкости, а в манерах столько обходительности, что его любили все, с кем бы ни свела его судьба. В последний день его отпуска, вечером, когда Луиза говорила о будущем Дени, на его детском лице появилась печальная улыбка и промелькнул тихий свет предчувствия. Его убило месяц спустя в жарких боях при Шмен-де-Дам. Венсан, парень спокойный и замкнутый, обладал силой воли и прирождённой властностью, которые покоряли окружающих без каких-либо видимых попыток давления с его стороны. В семье Венсана немного побаивались, как теперь Арсена. Во время отпуска он никогда не говорил о войне, а, едва переступив порог, сразу же начал трудиться на ферме, будто прервал работу только вчера. Среди прочих писем в доме хранилось и то письмо, где он сообщал о гибели брата. Это было перечисление обстоятельств его смерти, включая топографические сведения о месте, где его похоронили, — всё очень сжато, без малейшей сентиментальности. Сам он погиб на следующий год в Шампани, и тело его найти не удалось. После войны привезли только тело брата и похоронили под плитой, на которой выгравировали имена их обоих. В Во-ле-Девере говорили, что Арсен похож на Венсана, и он хотел этому верить.