Эдуард Вильде - В суровый край

Самоотверженно ухаживала она за сыном во время его тяжкой болезни. Не отходя от больного ни днем, ни ночью, не зная ни сна, ни отдыха, теряя остаток слабых сил, терпя голод, она окружила его заботой. Как страстно просила она бога сохранить сыну жизнь и как горячо благодарила его за спасение Яана!

Когда сын входит в комнату, мать как раз заваривает ячменную похлебку. Одной рукой она сыплет в чугунок муку, другой быстро помешивает воду.

Маннь светит матери, у нее в руках маленькая закоптелая жестяная лампочка, которая еле мигает, зато порядочно чадит. Эта лампочка — единственный источник света в доме. Копоть от нее вместе с горьким дымом, идущим от печки, наполняет хибарку густым облаком.

Дымное облако, наполняющее комнату от потолка чуть ли не до полу, не рассеивается до тех пор, пока не погаснет огонь в печи и лампочка-коптилка. Оно висит в воздухе, доходя человеку до груди, так что Яан и его мать принуждены двигаться согнувшись, хотя их глаза и легкие давно уже приспособились к этой отравленной атмосфере. Из окна и двери тянутся длинные языки дыма, покрывая стены и соломенную крышу лачуги жирной копотью. Когда обитатели хибарки утром встают, их ноздри черны, как дымовые трубы, волосы и одежда пропитаны запахом дыма, глаза окружены красной каймой. Лица детей покрыты грязными разводами, — дым ест малышам глаза, и, вытирая кулаками слезы, они размазывают копоть по лицу.

Похлебка готова. Миска дымится на столе. Мать достает горбушку черствого черного хлеба и несколько деревянных ложек — больше ей подавать нечего — и робко зовет обедать греющегося у огня Яана. Ячменная похлебка и черствый хлеб — вот уже третью неделю они едят это на обед и на ужин, а утром тот же черствый хлеб макают в соль и запивают водянистым перекисшим квасом. Еще не так давно корова давала два-три штофа молока в день, теперь не дает и того. Квас, похлебка и хлеб, хлеб, похлебка и квас — всегда одно и то же. Единственное разнообразие вносит картошка, иногда заменяющая в похлебке муку.

Но хорошо, хоть это есть. Все-таки не умрешь с голоду. Яан и то удивляется. Он не может понять, как мать из одного мешка муки может столько времени варить похлебку. Это просто поразительно. Думая об этом, Яан хмурится.

— Слушай, мать, у тебя все еще есть мука?

— Горстки две наберется.

— Это ты мне и на прошлой неделе говорила.

Кай смущается:

— Что ты, что ты… Горсти-то ведь разные бывают… и едим мы немного, я ведь муку берегу…

— Ты смотри у меня, — грозит Яан, — мне все это не нравится. Может, опять к тебе добрые люди приходили — ты знаешь, о ком я говорю…

— Нет, нет… будь спокоен.

— Мать, не позорь меня! Не хочу я, чтобы она нам, как нищим, милостыню носила, да еще исподтишка.

Мать успокаивает Яана, и он принимается за еду. Однако вскоре откладывает ложку.

— А где дети? Почему они забились в угол?

Микк и Маннь, которые с большим нетерпением ожидали возвращения брата из церкви, которые обычно бросаются к нему и виснут на нем, следя за каждым его движением, пока он не достанет им чего-нибудь из кармана, сегодня почему-то при его появлении сторонятся его. Маннь возится для отвода глаз со скотиной, а Микк, забравшись на жерди, таращит оттуда глаза, как филин. Только крошка Лийзи, которая еще не понимает всей прелести воскресной булки, весела, как обычно; она возится с поросенком, сидя на разостланном на полу полушубке, и что-то по-детски лопочет.

— Микк и Маннь, вы что нынче, булки не хотите? — спросил Яан, поглядывая то в угол, то на жерди под потолком.

Дети не ответили. Маннь обняла за шею овцу и уткнулась лицом в ее шерсть, а Микк в смущении только задвигал своими красными ногами.

— Что с ними, мать?

— А кто их знает? Они со вчерашнего вечера какие-то чудные. Воротились из школы поздно, заплаканные. Не говорят ни слова.

— Заплаканные? Вот оно что! Ну-ка, отвечайте, что вы натворили в школе? Признавайтесь, а то булки не дам. У меня для вас в кармане вкусная булка.

Дети молчали, словно прикусив языки.

— За что вас учитель наказал? — спросил Яан отечески строго; в голосе его слышалась теплота. — Отодрал он вас или без обеда оставил? Микк, отвечай первым! Если признаетесь, получите булку, а иначе не дам. Видали?

Яан подошел к висевшему на стене кафтану, достал две рогульки и показал их детям. Те поглядели на них исподлобья, жадно, Микк невольно проглотил слюну. Какое искушение! Они испытывали поистине танталовы муки.

— У меня и еще есть, — продолжал Яан, — все вам отдам, если признаетесь, за что вас учитель наказал. Ты, Микк, наверное, озорничал? Шумел или побил кого-нибудь? — Но тут Яан представил себе хилое, слабое тельце маленького брата, вспомнил его смирный нрав, и ему стало досадно, что он так необдуманно задал эти вопросы: Микк только убедился, что старший брат и не догадывается о том, что случилось в школе.