Рене Маори: Темные зеркала

– Нет у нас никаких царей давным-давно, – пробурчал художник. – У нас власть, избранная народом.

– А… Безвластие, стало быть. А царь, значит, от бунтовщиков в Киев подался? Так?

– Не так. Нет царя, нет царей. Ничего нет… Глупости какие говорите, а я все это слушать должен.

Яновский почувствовал, что совсем теряет нить разговора. Кто-то явно сошел с ума, но кто из них двоих? В тот самый момент, некая лысая голова в зеркале заговорила о том же, мол, Крым мы забрали и наш он теперь. Ей-то, голове, откуда знать болезной? А Варягин уж подскочил ближе и газету свежую в руки сунул. И не просто свежую, а наисвежайшую, аж 2014 года. Почти двести лет прошло с последнего разговора. Вот тут Яновский и понял, что значит «воля, которой нет смерти». «Выжил», – пробормотал он чуть слышно. И тут же запричитал, заламывая руки:

– Это же мир иной. Как разобраться, как понять? Вы уж, Андрей Тимофеич, хоть обрисуйте, что тут и как. Дурак ведь я дураком, ничего не понимаю. Ох, болезнь проклятущая, что со мной делает.

– Это бывает, – посочувствовал художник. – Это просто затмение. Склероз. Чаю попейте и все, как рукой…

– Нет уж, поведайте мне, неразумному, – настаивал Николай Васильевич. – Расскажите, что и как было за последние двести-то лет.

Варягин немного помялся, а потом медленно с расстановкой, словно нехотя, принялся рассказывать о том, о сем. По мере рассказа лицо его обретало все более красный цвет, и перехватывало дыхание, но не от ужаса, как предположил было Яновский, слушая рассказ, а от гордости. Все-все описал, и как царя выгнали, и как новый социалистический строй порушили, и как теперь жить думают. Если бы не Крым, просто бы и не знали как… Патриотизма совсем не осталось, а тут как раз и подвернулось и теперь…, наконец-то, есть, чем гордиться. Он так и сказал, мол, горжусь теперь своей страной, а раньше того и в помине не было. Посетовал же сам на себя, что вот стал таким чувствительным, прослезился даже. Гордо показал флаг, что приобрел в соседней лавке только вчера.

Из всего этого Яновский сделал тайный вывод, что Варягин не тот, а какой-то другой, новый, глупый. И не знакомый ему. Тот, старый, помнится, был художником. Да и этот – тоже. Вон в углу мольберт задвинут, красного дерева, однако.

– А нет ли у вас чего нового? Может, написали картинку какую? Давно я тут не был, – неожиданно громко спросил он.

– А как же…, – знакомо ответил незнакомец. – Есть, есть…

– Портрет неизвестного? – выдохнул Николай Васильевич, и весь покрылся испариной.

– Да что вы, обижаете…

Варягин отвернул от стены холст…

– Да что же это такое? – удивленно спросил Яновский, ожидая увидеть портрет, что так ярко запечатлелся в его памяти. Картина, представшая его глазам, напоминала месиво черно-бурой краски, небрежными мазками, покрывавшей всю ее поверхность. Так выглядит грязь под ногами во время паводка. – Что же это?

– Я назвал ее «Ужасы войны», – горделиво ответил Варягин. – И покупатель уже есть, – торопливо добавил он, заметив выражение лица собеседника. – Да что там, покупатели в очереди стоят за моими картинами.

Убедившись, таким образом, что Варягин не тот, и квартира не та, и время не то, и мир не тот, Яновский мрачно глянул исподлобья на луну, аккурат в этот час повисшую за стеклом и горько вздохнул. «Луна-то, луна хоть та или тоже подменная?», – подумалось ему, и горькие мысли одна за другой, догоняя и обгоняя друг друга, закружились в его усталой голове.

– Пойду, – угрюмо сказал он.

– Куда же вы, – удивился Варягин, – рано совсем – детское время, да и чай допить надо.

Николай Васильевич вдруг обернулся, подскочил к художнику и паучьими своими руками вцепился ему в ворот:

– Правда ли, правда ли то, что ты мне сейчас наговорил? Или все это лишь морок и сейчас исчезнет, как исчез тот призрак в зеркале?

Варягин искоса и с отвращением глянул на темные пальцы у своего горла и осторожно высвободился:

– Все правда, – подтвердил он. – Так все и произошло.

– Старческая жадность некогда великой державы, – пробормотал Яновский, отпуская от себя художника. Руки его безвольно упали вдоль тела. – Стыдно, стыдно-то как… Что-то делать! – вдруг вскричал он. – Менять, менять все надобно!

Он распахнул двери, ожидая увидеть за ними проход, но увидел лишь стену, из аккуратно уложенных кирпичей. Постучал по ним кулаком, но услышал только глухой звук, похоронивший последнюю надежду на то, что за стеной есть хоть какая-то пустота. Нет выхода!