Скиталец - Кандалы

Народ плакал от радости. Создалось повышенное, сердечное настроение, как на пасхальной заутрене. Обнимали друг друга, целовались, плакали.

В этом настроении решили тотчас же всей деревней идти через соседние деревни в Кандалы, где была волость. Решили сказать кандалинцам: в городе поднимаются рабочие, идите и вы с ними, тогда и вся округа пойдет, все восемнадцать волостей! Пусть-ка с этим посчитаются в городе, когда Большая Волга скажет: «Да здравствует Волжская республика!»

И открылось народное шествие.

Впереди всех с лицом значительным и вдумчивым, с посохом в руке, с опущенной на грудь головой шел Лаврентий, за ним густой толпой шли мужики, бабы и девки — вся деревня. Сзади же потянулись возы с провизией и дорожными вещами: извещены были все восемнадцать волостей, чтобы присылали своих выборных да готовились бы защищать народную власть.

Пели революционные песни. Пели серьезно и вдумчиво, как молитву. С женскими голосами выходило ладно и стройно.

Кругом расстилались поля, покрытые первым недавно выпавшим снежком. Был солнечный, мягкий день. За Волгой виднелся горбатый, угрюмый Бурлак, а на горизонте — Жигули, видевшие на своем веку всякие виды и смотревшие вдаль с вечной суровостью. Волжане шли радостно, в сердцах их была весна.

Молчалив и озабочен был Лаврентий, песен не пел. Тяжелой поступью, в огромных кожаных сапогах, с широкой чуть-чуть наклоненной спиной, шагал он, напоминая нагруженную волжскую баржу, медленно плывущую серединою великой реки. В голове его толпились тяжелые мысли: Лавр проверял в уме своем план задуманного большого народного дела. Народ, веривший в него, как в самого себя, послушно шел за ним, как идут дети за отцом.

Когда проходили мимо купецкой экономии — на перекрестке дорог встретился всем известный, давно прогоревший и спившийся дворянин, бывший помещик, служивший теперь в лакеях у немца-управляющего. Это был поджарый, истасканный человек с нехорошим лицом, на котором оставила свои следы нетрезвая, нечестная и несчастливая жизнь его. Если он приходил за чем-нибудь в деревню, то непременно приставал к девкам и молодым бабам, отпуская неприличные шутки. Не утерпел он и на этот раз: прищуриваясь и покручивая тощую бороденку свою, с издевкой смотрел на проходившую мимо него процессию с красными знаменами и видневшимися на них надписями. Ничего не поняв, он громко прокричал грязную пошлость, оскорбив не только женщин, но весь народ и священное знамя его.

В другое время от него бы только с презрением отвернулись, но теперь, когда все переживали возвышенное, святое для них настроение, неприличная шутка показалась чем-то вроде кощунства.

Бабы громко негодовали, некоторые плакали от нанесенной обиды. Процессия остановилась, а оскорбителя окружили со всех сторон мужики и парни с револьверами у пояса. Выражение их лиц не предвещало ничего хорошего для лакейской душонки дворянина. Он пробовал отшутиться, но внезапно побледневшее лицо его показало, до чего он испугался.

Несколько дюжих рук схватили его подмышки и почти волоком подтащили к Лаврентию.

Весь народ сомкнулся тесным кольцом вокруг судьи и преступника.

Наступила тишина.

Лаврентий сперва помолчал, пристально рассматривая схваченного и опираясь на свой высокий посох.

Все ждали, что он скажет: это был первый суд по новым законам. Если бы Лаврентий приказал виновника повесить, расстрелять, разорвать на части — подсудимый не удивился бы, да и приговор, пожалуй, был бы немедленно исполнен.

Бедняга дрожал всем телом: только тут он понял и почувствовал, в каком настроении шли эти люди, и мысленно читал себе отходную. Лаврентий сказал:

— Ты совершил преступление: оскорбил людей, которые тебя не трогали и не делали тебе зла. Хуже того: ты оскорбил женщин и девушек — наших матерей, жен, сестер, дочерей. Еще хуже: ты издевался над нашей святыней…

Он помолчал, подумал и сказал своим спокойным, ровным, но всегда слышным голосом:

— Вот тебе наказание: мы изгоняем тебя из нашего общества, оставь нас и наши места.

И, обращаясь к державшим его людям, сказал спокойно:

— Отпустите его.

Лакей, не ожидавший такого наказания, почувствовал, что железные пальцы, сжимавшие его руки, разжались.

Толпа разомкнулась.

Обрадованный пленник бросился бежать. Через несколько минут он был далеко, и только издали мелькали его пятки.

Шествие двинулось дальше.

Настроение опять поднялось.

Все шли за Лаврентием и когда смотрели на его широкую спину, чуть-чуть наклоненную, то казалось, что эта спина может заслонить и отстоять их от всех бед и напастей.