Михаил Коцюбинский: На острове

— Добрый день, дедушка Джузеппе!

Куда там! Не слышит! Голые руки в желтых жилах купает на солнце, в черном рту скрипит неподмазанная песня, будто он хочет перекричать осла.

Кладу ему руку на согретую уже спину. Тогда он на полуслове обрывает песню. Разве он забудет, с чего ему снова начать?

Поднимает голову и показывает со смехом покалеченный палец.

Что случилось?

А это он вчера ловил мурену. Закинул среди камней приманку и посвистывал потихоньку. Бестии, любят музыку. Вот они и танцуют около приманки да разевают рты. Гляди только, как бы дернуть леску вовремя. Блеснет змеиное тело на мгновение в воздухе, и уже готово. Бей о камень изо всей силы, а то укусит, как собака. А он вот не уберегся...

Опять показывает палец и подхватывает песню на том самом месте, где прервал.

Я достаю из кармана и ставлю на гальку бутылку вина, сыр, померанцы. Тогда Джузеппе перестает петь. Он охотник до таких вещей.

Славный вышел завтрак у нас на песочке, между морем, которое хлюпает у самых ног, и боком барки!..

Женщины мимо пас таскают на головах камни. Они здороваются с дедом. Рыбаки сталкивают в воду лодки, полные грязноватых сетей, и кричат что-то Джузеппе. А он наливает себе вина, прищуривает глаз и ловит красный свет в стакане.

— Да благословит вас мадонна!..

Бритый патер в мохнатой шляпе, словно стриженый пудель, подбирает черную сутану, блестящую на сытых чреслах, чтобы перескочить через лужу. Джузеппе ставит на землю вино и набожно снимает берет. Дышит ветерок. Далекие барки распускают паруса. Весла поблескивают. А море так задорно плещет о берег, так маняще звенит о борта лодок!..

Джузеппе смеется. Он уже знает, чего я хочу.

Зашуршала барка по мокрому песочку и закачалась.

— Куда?

— Прямо на солнце!

Пылает берет, обветренные руки на веслах, а весла — как крылья в лазури. Мы летим. Таково, по крайней мере, мое ощущение, может быть, от синевы, все вокруг окутавшей: она над нами и под нами, позади и со всех сторон. Даже воздух кажется голубым. Не был ли я некогда птицей?

Весла несут нас, как крылья, соленый ветер вздувает легкие, кто знает — в море или в небе — журавлиным клином вылетают навстречу паруса барок, вольных, как птицы. Я чувствую крылья у себя за плечами.

Джузеппе поет. Он здесь больше хозяин, чем на земле. Он, вероятно, подумает прежде, чем скажет, от кого родился: от женщины или от морской волны. Старик отдал морю сына и внука, зато сколько поднял из его глубины! Кто сосчитает?.. Море било и грызло его, как прибрежную скалу; он стал шершавый, как губка, просолился, как канат, но душа у него голубеет, как море в ясную погоду, и глаза скрывают лучи солнца. Он знает все восемь ветров, как братьев родных, понимает язык неба и моря и собирает рыбу — словно сеятель хлеб в поле, словно сам он засеял этой рыбой морскую глубину.

Мы часто выходили вдвоем за рыбой. Днем и ночью. Скольким уловкам научил меня Джузеппе! Мы брали горшок, полный камней и приманки, и спускали на веревке на дно. Только поплавок оставался наверху. Там вскоре угнездится, как дома, небольшое восьминогое чудовище — спрут, и когда его вытаскивают, он обвивает щупальцами руку, присасывается к ней и пожирает нас разъяренным глазом. Но Джузеппе зубами перегрызает ему шею — и конец: на дне лодки остается только противная, как кисель, масса. Мы ловили неводом, удочкой, на крючки. Вытаскивали красных колючих чертиков, голубых морских вьюнов, плоских петухов и рыбу-иглу, блестевшую на солнце, как остро наточенная коса.

Когда море рябило, Джузеппе капал в него масло. Тогда мы смотрели сквозь желтое пятно, как в оконце, до самого дна. Видели белый песок, таинственное покачивание морских водорослей, жизнь ежей, ленивое ползанье крабов, подводные пещеры, игры, отдых и драки рыб. Ежеминутно светились радужно рыбьи глаза, как самоцветы, всевозможными красками играли хребты и разевались пасти, всегда голодные. Все это была добыча Джузеппе.

Он даже как-то оживлялся, когда рыбачил. Кривым ножом, своим верным товарищем, отковыривал ракушки от скал, высасывал перламутровую слизь и жмурил от удовольствия глаза. Глотал живых креветок, мелкую рыбешку и откусывал ноги у молодого спрута, хотя тот не давался и хватал за язык. Все это были его любимые «фрукты». Подзадоривал и меня, но я еще не дошел до этого.

Теперь он поет. Красное вино играет в его жилах, берет пылает на солнце, а руки слились с веслами и, как крылья, режут голубые просторы. Мы летим. Под нами синяя глубина, над нами такая же высь. Далекий остров залег облаком в небе. Свежий ветер щиплет щеки, надувает легкие. Мы летим...