Теннесси Уильямс: Сладкоголосая птица юности

ПРИНЦЕССА: Хорошее начало. Расскажите о себе. Мне это интересно. Поверьте, я хочу знать вашу историю. Заставьте себя рассказать все. Пусть это будет, как ваша проба в кино. Я буду следить за вами в зеркале. И если вам удастся увлечь меня, значит, у вас талант. Тогда я свяжусь со своей студией и сообщу, что еще жива и встретила молодого человека по имени Чанс Уэйн, который прямо создан стать великой звездой.

ЧАНС (выходя на авансцену): Этот город, где я родился, жил и откуда уехал десять лет назад, – Сэнт-Клауд. Я родился здоровым ребенком весом в двенадцать фунтов, но с каким-то особым качеством в крови… скажем, с потребностью быть не таким, как все. Небольшая компания, с которой я дружил, была сборищем снобов – основой ее были громкие имена и семейные капиталы. Ни того, ни другого я не имел, хотя и был тогда звездой и законодателем. (Принцесса тихо засмеялась в своем неосвещенном углу сцены.) Единственное, что я имел…

ПРИНЦЕССА (оборачивается со щеткой в руках, она видна в пыльном луче света): Красота? Скажите! Скажите это! Вы были красивы? Я тоже. Я говорю об этом с гордостью, и не важно, что все уже позади.

ЧАНС: Да… а другие… (Принцесса вновь начинает причесываться, и внезапно луч света, в котором она возникла, исчезает.) Почти все мои сверстники осели здесь, и что называется, «устроились» – женились, занялись бизнесом, обзавелись детьми… Девочки стали почтенными матронами, играют в бридж, парни – члены Торговой палаты – посещают нью-орлеанские клубы средней руки, участвуют в карнавалах. Куда как чудно! Тоска… Я ждал, надеялся на что-то большее… И получил, получил то, чего хотел!.. Когда они были еще ничем, я уже пел в хоре в самом грандиозном шоу в Нью-Йорке, в «Оклахоме», и портреты мои печатались в «Лайфе»… В ковбойском костюме, в шляпе с широчайшими полями: «Йи-пи-ай!..» Но мой единственный талант – умение любить. Нью-Йорк принадлежал мне! Вдовы миллионеров, жены, дочери из знаменитых семей Вандербруков, Мастерс, Халловей и Коннот, чьи имена не сходят с газетных полос, кого каждый знает в лицо…

ПРИНЦЕССА: Хорошо платили?

ЧАНС: Я давал гораздо больше, чем получал взамен. Стареющим я возвращал ощущение юности, одиноким дарил понимание и иллюзию привязанности, печальным, потерянным старался вернуть надежду… Но всякий раз, когда я мог получить то, чего добился, – а хотел я многого, – когда до цели оставался всего лишь шаг, воспоминания о моей девушке гнали меня назад, к ней… А когда я возвращался домой – Боже, что тут творилось… Какие кипели страсти! Город жужжал, как осиное гнездо. Ну а потом – война в Корее. Меня мобилизовали. Я чуть было не загремел в пехоту, но все же сумел пристроиться во флот. Морская форма была мне больше к лицу…

ПРИНЦЕССА: Хм!

ЧАНС (передразнивая): Хм! Я не мог вынести эту идиотскую дисциплину! По-ря-док… Я думал – все, конец. Мне было двадцать три – самое время жить. Я знал, что юность не протянется вечно. Я кто знал, когда кончится эта проклятая война? Кто тогда вспомнит о Чансе Уэйне? В жизни, какую я вел, нельзя упускать ни минуты. Надо торопиться… Иначе тебя выкинут… и жизнь промчится дальше, но уже без тебя.

ПРИНЦЕССА: Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

ЧАНС: Я говорю о параде! Параде жизни, где каждый должен отвоевать свое место… Однажды, причесываясь, я заметил на гребенке несколько волосков. Это был тревожный знак – я понял, что лысею. Тогда у меня еще были густые волосы. А что с ними станет через пять лет? А что, если к концу войны я совсем облысею? Я пришел в ужас, меня стали преследовать ночные кошмары. Я просыпался в холодном поту, сердце мое колотилось. На берегу я так напивался, что на утро не мог понять, где и кто лежит рядом… Мне казалось, что я не доживу до конца войны и не вернусь домой, что моя жизнь – вся неповторимая радость быть Чансом Уэйном – улетучиться, как дым, от первого соприкосновения с кусочком горячей стали, оказавшимся в то же время и в том же месте, что и моя голова… Вообразите! Все – мечты, надежды, стремления – все исчезнет в одно мгновение, как арифметическая задачка, написанная мелом на доске и стертая мокрой губкой. Все кончится крошечной пулей, которая, возможно, и не предназначалась мне. И вот я сломался, сдали нервы. Врачи признали меня негодным к дальнейшей службе. Я вернулся домой. И тогда заметил, как все изменилось – и город, и люди… Вежливы? Пожалуй, но не сердечны. Уже не было заголовков в газетах… так, крошечная заметка на последней странице: «Чанс Уэйн, сын миссис Эмили Уэйн, проживающей по Норт-Франт-стрит, демобилизован по болезни и вернулся домой на поправку». Тогда-то я и понял: единственное, что у меня осталось, – Хэвенли. И она стала мне дороже всего на свете.