Джон Голсуорси - На Форсайтской Бирже (Рассказы)

«А, это вы! Я тут немножко вздремнул. А теперь пойду наверх».

Встав с его помощью из кресла, он еще добрую минуту стоял, борясь с головокружением. Потом, держась очень прямо, но припадая на ногу и тяжело опираясь на, трость, он шествовал к лифту, а позади шел Альфонс с подушками. И случалось, кто-нибудь говорил вполголоса, наблюдая эту сцену: «Посмотрите, вон идет старый Форсайт. Чудной старик, правда?»

Но в тот апрельский день, о котором впоследствии было столько разговоров на Форсайтской Бирже, этот неизменный порядок был нарушен. Ибо, когда Суизин, освободившись от пальто и шляпы, уже готовился пройти в свой излюбленный уголок, он вдруг поднял трость и сказал:

— Что это? Какая-то дама сидит в моем кресле! Действительно, это священное седалище было занято сухопарой фигуркой в довольно короткой юбке.

— Я пойду наверх! — обиженно сказал Суизин. Но когда он повернулся, фигурка встала и направилась к нему.

— Господи! — воскликнул Суизин; он узнал свою племянницу Юфимию.

Надо сказать, что эта племянница, младшая дочь его брата Николаса, всегда внушала ему антипатию. На его вкус она была слишком худа и вечно говорила не то, что следует; к тому же она взвизгивала. Он давно не видал ее — с того самого дня, когда, к своему крайнему неудовольствию, вынужден был сидеть рядом с ней на концерте, который Фрэнси устраивала для своего замухрышки иностранца.

— Здравствуйте, дядя, — сказала она. — Как ваше здоровье? Я была тут неподалеку и решила вас навестить.

— Подагра замучила, — сказал Суизин. — А как твой отец?

— О, как всегда. Говорит, что болен, а на самом деле всех здоровее. — И она легонько взвизгнула.

Суизин устремил на нее негодующий взгляд. Уже сердитый оттого, что она заняла его кресло, он хотел ответить: «Твой отец стоит двадцати таких, как ты!» — но вовремя вспомнил о требованиях этикета и промолвил более любезно:

— Как ты сюда попала?

— На велосипеде.

— Что? — сказал Суизин. — Ты ездишь на этой пакости?

Юфимия снова взвизгнула.

— Ох! Дядя! Пакости!

— А что же они такое? — сказал Суизин. — Дьявольское изобретение! Хочешь чаю?

— Спасибо, дядя. Но вы, наверно, устали после прогулки.

— Вот еще! С чего мне уставать. Официант! Подайте нам чаю — туда, к моему креслу.

Дав ей таким образом понять, какой faux pas [15] Бестактность (франц.). она совершила, заняв его кресло, он жестом пригласил ее пройти вперед и сам пошел следом.

Возле кресла произошла заминка.

— Садись, — сказал Суизин.

Мгновение Юфимия колебалась, потом, издав слабый визг, сказала:

— Но ведь это ваше кресло, дядя!

— Альфонс, — сказал Суизин, — принесите еще одно кресло.

Когда второе кресло было принесено, а в собственном кресле Суизина в надлежащем порядке разложены подушки и дядя с племянницей сели, Юфимия сказала:

— Разве вы не знаете, дядя, что теперь и женщины ездят на велосипедах?

Пучок на нижней губе Суизина встопорщился.

— Женщины! — сказал он. — Вот именно! Но чтобы дама этак раскатывала!

Юфимия взвизгнула более явственно.

— Дядя! Да почему же этак?

— Верхом, одна нога с одной стороны, другая — с другой. Путаясь среди экипажей. — Его взгляд обратился к юбке Юфимии. — Показывая всем свои ноги!

Юфимия залилась беззвучным смехом.

— Ох! Дядя! — выговорила она наконец придушенным голосом. — Вы меня уморите!

Но в эту минуту подали чай.

— Угощайся, — отрывисто сказал Суизин. — Я этого не пью. — И, прикурив от огня, поднесенного официантом, он опять уставил круглые глаза на племянницу. Только после второй чашки Юфимия прервала молчание.

— Дядя Суизин, скажите, почему вас называют «Форсайт четверкой»? Я давно хотела вас спросить.

Глаза Суизина еще более округлились.

— А почему бы и нет?

— Так ведь «четверкой»! А вы, по-моему, всегда ездили только на паре, правда?

Суизин выпятил шею, охорашиваясь.

— Да, конечно. Но это был комплимент моему… э-э… моему стилю.

— Стилю! — повторила Юфимия. — Ох! Дядя! — И вдруг стала такая красная, что Суизин подумал, не поперхнулась ли она крошкой.

И тут его осенило — медленно, но верно утвердилась догадка: это он сам, Суизин, был причиной ее веселья! Скулы его чуть заметно побагровели, к горлу что-то подступило, что — он чувствовал — может задушить его, если он не остережется. Он весь притих, боясь пошевельнуться.

Юфимия встала.

— Мне пора, дядя. Я так рада, что вас повидала; вы чудесно выглядите. Нет, ради бога, не вставайте! И большое спасибо за чай.