Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений. Том 42

Вольтер говорил, что если бы человеку в Париже стоило пожать пуговку для того, чтобы убить мандарина в Китае, многие из любопытства пожали бы пуговку.

В наше время Вольтер не сказал бы уже этого. Мы знаем теперь китайца и без особенных усилий видим в нем человека-брата. То, что почти не казалось преступным во время Вольтера, теперь уже явно преступно для самого нечуткого человека.

Жизнь всё более и более усложняется и соответственно с жизнью должны усложняться и нравственные требования.

Если был Каин, то Каину для того, чтобы не сделать дурного, надо было только не убивать Авеля; но в наше время Каин, поступивши в гусарский полк и поехавши на Дальний Восток, очень ошибается, если он думает, что он, убивая японцев, лучше Каина, убившего Авеля.

Мало того, тот царь, адмирал, техник, который готовит орудия, порох, броненосцы, дворянский предводитель, председательствующий при наборе рекрутов, губернатор, сборщик податей, жандарм, все должны при усложнившихся условиях понимать, что они такие же Каины. И что для них воздержаться от службы, от жалованья только, чтобы не быть участниками убийства братьев, то же что было для Каина воздержаться от прямого братоубийства.

Как часто встречаешь людей, возмущающихся против войны, тюрем, насилия и вместе с тем хотя и не непосредственно, но участвующих в тех самых делах, которые они осуждают.

Человек нашего времени не может достаточно внимательно исследовать цели и приложения тех кажущихся невинными дел, которые он делает, если он хочет жить нравственной жизнью. Человек, съедая котлету, должен знать, что эта котлета есть тело убитого барашка, отнятого у матери, и, получая жалованье на оружейном, пороховом заводе или как офицер или чиновник по сбору податей, должен знать, что деньги, которые он получает, это пот и кровь замученных и убитых, или имеющих быть замученными и убитыми людей, и что участие его в этих делах есть дело нисколько не лучше, хотя и более скрытое, чем дело Каина.

В наше время самые большие и вредные преступления не те, которые совершаются временами, а те, которые совершаются хронически и не признаются преступлениями.

Не утешай себя мыслью, что если ты не видишь тех, которых ты мучаешь и убиваешь, и если у тебя много товарищей, делающих тоже, что ты не мучитель, не убийца. Ты мог не быть им до тех пор, пока не знал, откуда деньги, которые попадают тебе в руки, но если ты знаешь, то нет тебе оправдания не перед людьми (перед людьми во всем и всегда оправдание), а перед своей совестью.

1

Они берут человека во всей силе, в лучшую пору молодости, дают ему в руки ружье, на спину ранец, а голову его отмечают кокардой, потом говорят ему: мой собрат, государь такой-то дурно обошелся со мной, и потому ты должен нападать на всех его подданных; я объявил им, что ты такого-то числа явишься на их границу, чтобы убивать их...

Ты, может быть, по неопытности подумаешь, что наши враги — люди, но это не люди, а пруссаки, французы (японцы); ты будешь отличать их от человеческой природы по цвету их мундира. Постарайся исполнить как можно лучше твою обязанность, потому что я, оставаясь дома, буду наблюдать за тобой; если ты победишь, то тогда вы возвратитесь, я выйду к вам в мундире и скажу: солдаты, я доволен вами. В случае если ты останешься на поле сражения, что весьма вероятно, я пошлю сведения о твоей смерти твоему семейству, чтобы оно могло оплакивать тебя и наследовать после тебя. Если ты лишишься руки или ноги, я заплачу тебе, что они стоят. Если же ты останешься жив и будешь уже негоден, чтобы носить ранец, я дам тебе отставку, и ты можешь идти издыхать, где хочешь, это меня не касается.

Клод Тиллье.

Нельзя царствовать невинно, еще менее можно невинно быть военным.

Войны имеют разные предлоги, но только одну причину — армию.

Виктор Гюго.

Если не хочешь быть причастным убийству, относись ко всякому военному как свойственно относиться к заблудшему человеку, уличенному в убийстве. Можно побороть свое отвращение ктакому человеку и пожалеть его, но если, как это происходит среди военных, они гордятся своим положением, нельзя, если невозможно образумить его, не желать избавиться от всякого отношения с таким человеком.

1

Управление церквей иерархией может быть монархическое, аристократическое или демократическое; это касается только внутреннего устройства. Сама церковь остается, при всяких формах, всегда деспотична. Там, где постановления веры считаются основным законом, там царствует клир, который считает себя вправе не нуждаться ни в разуме, ни в науке, потому что он единый, имеющий власть, хранитель и толкователь воли невидимого законодателя и, имея власть, может не убеждать, но предписывать.