Эрих Ремарк - Жизнь взаймы

— Его отвезли в больницу, — сказал тренер, обливаясь потом. — Пресвятая мадонна, святой Христофор, почему это случилось именно с нами?! Почему не с другой фирмой или… Что? Минутку!

Он стремглав убежал подавать сигналы гонщикам. Машины промчались мимо; вблизи они казались больше и опаснее, и рев их моторов заполнял все вокруг.

— Что случилось? — закричала Лилиан. — Пошлите к черту эти проклятые гонки и скажите, что случилось?

Она оглянулась. Все отводили глаза в сторону. Механики возились с запасными частями и покрышками, избегая смотреть на нее. Стоило ей приблизиться к кому-нибудь, как тот отходил. Лилиан сторонились, словно она была зачумленная.

Наконец тренер вернулся.

— Клерфэ не поможет, если я пошлю гонки к черту. Он бы этого и сам не захотел. Он бы хотел…

Лилиан прервала его:

— Где он? Я не желаю слушать лекцию о моральном кодексе гонщиков!

— В больнице. Его сразу отвезли туда.

— Почему же с ним никто не поехал, чтобы ему помочь? Почему вы не поехали? Почему вы здесь?

Тренер смотрел на нее непонимающим взглядом.

— Чем я могу помочь? Чем мы все можем ему помочь? Сейчас это дело врачей.

Лилиан судорожно глотнула.

— Что с ним случилось? — тихо спросила она.

— Не знаю. Я его не видел. Мы все были здесь. Ведь мы должны оставаться здесь.

— Да, — сказала Лилиан, — чтобы гонки могли продолжаться.

— Ничего не попишешь, — беспомощно возразил тренер. — Мы ведь только служащие.

Торопливо подошел один из механиков. В этот момент рев моторов снова усилился.

— Синьорина… — тренер развел руками и посмотрел на шоссе. — Я должен…

— Нет, нет! Без сознания. Врачи… К сожалению, я должен… Синьорина… — сказал механик.

Тренер выхватил какую-то табличку из ящика и сломя голову убежал подавать сигналы. Лилиан слышала, как он кричал по дороге: адонна, мадонна, о porco di porco *, проклятое масло, почему это случилось именно со мной! О, проклятая моя судьба! Он показал кому-то из гонщиков табличку, кому-то помахал, поднял руку и остался стоять; хотя вся стая была уже далеко, тренер все еще пристально смотрел на шоссе, не желая возвращаться.

Лилиан медленно повернулась к выходу.

— Мы придем после гонок, синьорина, — прошептал механик,

— как только они кончатся!

осле гонок, — подумала Лилиан. Все время, пока она ехала в больницу, над городом висело черное покрывало шума. Лилиан не удалось найти другого средства передвижения, кроме извозчичьей пролетки, украшенной флажками и пестрыми лентами; на голове лошади красовалась соломенная шляпа.

— Мы проедем дольше, чем обычно, — объявил извозчик. — Придется сделать большой крюк. Улицы закрыты. Гонки, сами понимаете…

Лилиан кивнула. Она была окутана болью, но не острой, а тупой, словно ее пытали, одурманив каким-то наркотиком. Все ее чувства, кроме слуха и зрения, были почти парализованы, она видела машины и ясно, предельно ясно слышала рев моторов, и это было невыносимо. Извозчик болтал не переставая, он хотел показать ей места, откуда были видны гонки. Лилиан его не слышала; она ничего не слышала, кроме рева моторов. Какой-то молодой человек пытался остановить пролетку и заговорить с ней. Она не поняла его слов и велела извозчику остановиться. Она думала, он хочет сообщить ей что-нибудь о Клерфэ. Молодой человек, итальянец в белом костюме, с тонкими черными усиками, пригласил ее поужинать с ним.

— И это все? — сказала Лилиан, ничего еще не понимая. — А дальше?

— Дальше может быть многое, — молодой человек улыбнулся.

— Это будет зависеть от вас. * Итальянское руга1ельство.

Лилиан не ответила. Она больше не видела этого человека. Ее глаза смотрели мимо него. Он ничего не знал о Клерфэ.

— Поедем! — сказала она извозчику. — Быстрее!

— У таких молодчиков никогда нет денег, — объяснил извозчик. — Вы правильно сделали, отшив его. Кто знает, может быть, пришлось бы еще платить самой за ужин. Пожилые, полные господа куда надежнее.

— Быстрее, — сказала Лилиан.

— Слушаюсь.

Прошла целая вечность, пока они добрались до больницы. За это время Лилиан дала себе уйму всяких обетов. Она была убеждена, что выполнит их. Она не уедет, она останется, она выйдет замуж за Клерфэ, только бы он жил! Она давала эти обеты, не думая, машинально, так, как кидают камни в пруд.

— Господин Клерфэ в операционной, — сказала сестра в приемном покое.

— Не скажете ли вы, что с ним?

— Очень сожалею, мадам. Вы мадам Клерфэ?

— Нет.

— Родственница?