Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 3

Перед ее глазами пронеслось все ее прошлое, борьба, через которую она прошла, и она особенно ясно почувствовала вдохновение, охватившее ее в эту минуту. Она улыбалась – про себя она повторяла слова, которыми оценивала прошлое и навсегда прощалась с ним. Это были мужественные, гордые и самоотверженные слова, непонятные большинству, слова из языка деловых людей: «Цена не имеет значения».

Она не изумилась и не взволновалась, когда увидела внизу, в темноте, тонкую ниточку огней, медленно тянущихся сквозь пустоту на запад; точечка первого огня светилась особенно ярко – это были фары, словно ощупью находившие дорогу во тьме; она ничего не почувствовала, хотя знала, что это поезд и что ему уготована лишь пустота.

Она обернулась к Галту. Он наблюдал за ее лицом, словно следил за ее мыслями. Он ответил улыбкой на ее улыбку.

Это конец, – сказала она.

Это начало, – откликнулся он.

Они откинулись на спинки кресел и молча смотрели друг на друга. Потом их тела наполнились близостью друг друга, это было итогом и значением будущего – но этот итог включал и знание всего, что надо было заслужить, прежде чем другой мог бы олицетворять ценность и его собственного существования.

Нью-Йорк был уже далеко позади, когда они услышали, как Даннешильд отвечает кому-то по рации:

Нет, он не спит. Не думаю, что он заснет сегодня… Думаю, да. – Он обернулся к ним: – Джон, доктор Экстон хочет с гобой поговорить.

Как! Он тоже летит в том самолете за нами?

Конечно.

Галт вскочил и схватил микрофон.

Здравствуйте, доктор Экстон, – сказал он; в его спо койном, тихом голосе слышалась улыбка.

Здравствуй, Джон. – По слишком ровному голосу Хью Экстона можно было понять, чего ему стоило до ждаться минуты, когда он снова смог произнести эти два слова. – Я просто хотел услышать твой голос… узнать, все ли в порядке.

Галт рассмеялся и тоном студента, с гордостью демонстрирующего домашнюю работу в качестве доказательства хорошо выученного урока, ответил:

– Конечно, все в порядке, профессор. Должно было быть в порядке. Иначе и быть не могло. А есть А.

* * *

Локомотив «Кометы», направлявшейся на восток, вышел из строя в пустьше в самом центре Аризоны. Он остановился внезапно, без всякой видимой причины, как человек, не признававшийся самому себе, что взял на себя слишком много: сломалась какая-то изношенная деталь в моторе.

Эдди Виллерс вызвал проводника. Его пришлось долго ждать. Когда он все же пришел, по смиренному выражению его лица можно было догадаться, каким будет ответ на вопрос.

Машинист пытается устранить неисправность, мистер Виллерс, – мягко ответил он. Тон его ясно говорил, что надеяться его служебная обязанность, но сам он давно уже ни на что не надеется.

Он еще не знает, в чем дело?

Он пытается это понять.

Проводник вежливо подождал минуту и повернулся к выходу, но остановился, желая дать какие-то объяснения. Словно какое-то неясное ощущение, привычка подсказывали ему, что любая попытка объяснить происходящее развеет ужас, в котором никто не мог признаться даже самому себе.

Наши дизели давно нужно было заменить, мистер Виллерс. Их уже давно бесполезно ремонтировать.

Я знаю, – спокойно ответил Эдди Виллерс.

Проводник почувствовал, что лучше было вообще ничего не объяснять: его объяснение наводило на вопросы, которых в эти дни не задают. Он покачал головой и вышел.

Эдди Виллерс сидел, глядя в черную пустоту за окном. Это была первая за много дней «Комета», вышедшая из Сан-Франциско на восток; это был плод его мучительных и напряженных попыток восстановить межконтинентальное сообщение. Он не мог сказать, чего ему стоили несколько последних дней или что он сделал, чтобы спасти станцию в Сан-Франциско от слепого хаоса бесцельной гражданской войны; невозможно было вспомнить все сделки, которые он заключил в угоду постоянно менявшейся ситуации. Он знал только, что добился обещания неприкосновенности станции от лидеров трех воюющих между собой группировок; нашел человека на пост управляющего, и этому человеку, казалось, еще не все было безразлично; пустил на восток еще одну «Комету Таггарта», снабдив ее лучшим локомотивом и лучшей поездной бригадой; и он возвращался на этой «Комете» обратно в Нью-Йорк в полном неведении, долго ли просуществует его достижение.

Никогда прежде он так не работал; он трудился добросовестно, как всегда, над любым заданием; но работал он словно в вакууме, словно его энергия не находила выхода и уходила в песок… какой-нибудь пустыни, подобной той, что простиралась сейчас за окнами «Кометы». Он вздрогнул – на секунду ему показалось, что он сам в чем-то сродни отказавшему двигателю поезда.