Жорис-Карл Гюисманс - Геенна огненная

Жиль оставил двор без сожаления. Помимо всего прочего, он устал от кочевой жизни, стал испытывать отвращение к военным лагерям, мечтал отдышаться среди своих книг в атмосфере мира и покоя. Его захватила страсть к алхимии, и ради нее он бросил все. Должен заметить, что он питал пристрастие к этой науке еще в те времена, когда был богат. Теперь же, увлеченный демонологией, он был одержим идеей добыть золото и спастись от нищеты, замаячившей за спиной. Около 1426 года, когда его сундуки почти опустели, он впервые решился попытать счастья.

В замке Тиффог он колдовал над перегонным кубом. На этом месте я и остановился. Отсюда берет начало вереница преступлений, опутанных магией, сдобренных садизмом.

— Все, что ты мне рассказал, — произнес де Герми, — никак не объясняет, как этот набожный человек вдруг превратился в дьявола. Как получилось, что вполне мирно настроенный интеллектуал стал насиловать детей, перерезать горло младенцам?

— Как я уже говорил, мне не на что опереться, чтобы соединить две эпохи этой странно расколовшейся жизни. Документы молчат. Но отдельные ростки нового пробиваются уже в том, что я тебе поведал. Ты не мог их не заметить, но, если хочешь, я уточню, что я имею в виду. Этот человек, как я уже отмечал, имел большую склонность к мистицизму. Ему, кроме того, довелось стать свидетелем самых выдающихся событий, которые может предложить история. Общение с Жанной дʼАрк обострило его набожность, а от мистической экзальтации до яростного сатанизма — один шаг. В потустороннем мире все это смыкается. Он вывернул наизнанку исступление молитв, и к этому его подтолкнули священники-отступники, заклинатели металлов и посланники демонов, окружавшие его в Тиффоге.

— То есть Орлеанская Дева несет ответственность за сделки Жиля?

— Отчасти, если допустить, что она раздула огонь в этой душе, одинаково открытой и безграничной набожности, и пучине злодеяний.

И потом, переход был таким резким. Сразу после смерти Жанны он попал в руки колдунов, самых образованных и самых изощренных злодеев. Те, кто усиленно посещал его в Тиффоге, были подкованными латинистами, прекрасными ораторами, владели тайнами алхимии, давно утраченными знаниями. Жилю они были более близки, чем какой-нибудь Дюнуа или Ла Ир. Многие биографы стараются представить их как обыкновенных прихлебателей, банальных мошенников. Но я с этим не согласен. Они были патрициями духа XV века! Им не нашлось места в Церкви, а они претендовали бы на титул кардиналов или папы, не меньше, и в это смутное время они могли укрыться лишь при дворе какого-нибудь вельможи. Жиль оказался единственным, кто благодаря своему острому уму и образованности оценил их.

Итак, с одной стороны, природная склонность к мистицизму, а с другой стороны — ежедневное общение с фанатичными приверженцами демонологии. Приближающаяся нищета и надежда на то, что дьявол может своей волей предотвратить ее, жгучее любопытство, безумная тяга к запретным наукам, — все это, шаг за шагом укрепляло его связи с алхимиками и колдунами, он погрузился в оккультизм, который и привел его к невероятным злодеяниям.

Он не сразу принялся перерезать горло младенцам. Насиловать и убивать мальчиков он начал лишь после того, как разочаровался в алхимии. Впрочем, что касается крови младенцев, то он мало чем отличался от других баронов.

Он превзошел их только размахом бесчинств, обилием жертв. Это уж точно, почитай хотя бы Мишле. Ты увидишь, что в эту эпоху среди вельмож водились настоящие стервятники. Некий сир Жияк отравил свою беременную жену, посадил ее верхом на лошадь и пустил ее во весь опор. Другой, имя которого я забыл, схватил своего отца, выволок его полуодетым на мороз, бросил в темницу и стал преспокойно дожидаться, пока тот сдохнет. И таких примеров много! Я пытался отыскать какие-нибудь свидетельства того, что маршал совершал злодеяния во время военных действий или налетов, но тщетно. Разве что его пристрастие к виселицам: он с удовольствием вздергивал французов-перебежчиков, воевавших на стороне англичан, или тех, кто не был достаточно предан, по его мнению, королю.

Позже, в замке Тиффог, снова проявилась склонность именно к этому виду казни.

Не следует забывать к тому же, что ему была свойственна дьявольская гордыня. Именно она принудила его заявить во время процесса над ним: «Я родился под особой звездой, никто на свете не мог и не сможет никогда повторить мой путь».

Маркиз де Сад по сравнению с ним всего лишь скромный буржуа, жалкий фантазер!