Евгения Марлитт - В доме Шиллинга

Запугать эту женщину было невозможно; разъ она сознавала свои права, она ничего не боялась, она уже однажды справилась съ тѣмъ, кто вздумалъ коснуться ея неоспоримой собственности, и она просто осмѣяла бы притязанія и угрозы своего брата, еслибы ее не поразило прямо въ сердце горькое разочарованіе по поводу его отношеній къ ней… Итакъ, это не братская любовь и самоотверженіе привязывали его къ ней! Онъ поддерживалъ ее въ непреклонной жестокости, онъ съ теченіемъ времени все болѣе и болѣе намѣренно отталкивалъ ее отъ ея сына, не изъ братской преданности и убѣжденія, что сестра права и поступаетъ справедливо, и ее надо поддержать въ этомъ, а единственно изъ безумнаго обожанія своего единственнаго потомка, которому онъ такимъ образомъ хотѣлъ доставить большое наслѣдство.

Ея глаза наполнились слезами, и она покраснѣла отъ сознанія глубокаго униженія. Куда же дѣвались непоколебимыя основы, на которыя до тѣхъ поръ опиралось ея самосознаніе? Это были ходули, ходули самомнѣнія… Она благодаря своей мстительности, властолюбію и ослѣпленію обкрадывала себя въ теченіе многихъ лѣтъ, когда она могла бы быть счастлива. Оглянувшись на свою жизнь она увидѣла, что большую часть ея она провела въ одиночествѣ и озлобленіи, и она показалась ей мрачной пропастью безъ цвѣтовъ и птичьяго пѣнія, въ которой она, отвернувшись отъ веселаго небеснаго свѣта, согнувшись, собирала безъ устали камни, ибо безплодными камнями были для нея тѣ огромныя суммы, которыя скоплялись въ ея счетной книгѣ. И онѣ должны были служить пьедесталомъ для испорченнаго мальчишки, котораго она не могла видѣть безъ ужаса и отвращенія, — нѣтъ! никогда!

Она надѣялась еще пожить, она сознавала еще въ себѣ большую внутреннюю силу, — слѣдовало сдѣлать только нѣсколько шаговъ, чтобы вдохнуть въ себя запекшимися устами новую радостную жизнь, — что мѣшало ей накинуть на себя шаль и пойти въ сосѣдній домъ, гдѣ все, все мигомъ измѣнится? Нѣтъ! Она не могла такъ круто согнуть одеревенѣвшую спину! Она уже сдѣлала первый шагъ, теперь онъ долженъ былъ придти и облегчить матери примиреніе. Но гдѣ же онъ? Она уже часто думала объ этомъ!

Она знала съ перваго взгляда, при первомъ звукѣ голоса, долетѣвшаго въ мезонинъ, что прекрасный мальчикъ игравшій въ саду Шиллингова дома, его сынъ, ея внукъ, — природа не повторяется такъ въ каждой чертѣ, въ звукѣ голоса, въ манерахъ въ двухъ совершенно чуждыхъ по крови человѣческихъ существахъ; и притомъ сердце, подобное ея сердцу, не забилось бы съ такимъ испугомъ и радостью при первой встрѣчѣ, еслибы не было тутъ родственной крови. Совершенно напрасно незнакомая дама сообщила ей, что мальчика зовутъ Люціаномъ… Но гдѣ же его отецъ.

Эта была низкая ложь, что онъ питается заработкомъ своей жены. Онъ имѣлъ большія познанія, былъ очень прилеженъ и вѣроятно избралъ честный образъ жизни, можетъ быть, въ далекихъ странахъ, о чемъ она заключила по присутствію черныхъ слугъ, охранявшихъ дѣтей. И эта надежда все болѣе и болѣе оживлялась въ ея душѣ, - онъ, вѣроятно, послалъ своихъ маленькихъ любимцевъ постепенно завоевать сердце бабушки и быть вѣстниками примиренія… И это удалось — мать простила… Она сама назвала себя бабушкой его мальчику и закрѣпила этотъ вновь заключенный союзъ подаркомъ, который ея сынъ часто видалъ ребенкомъ и зналъ, что онъ служитъ его матери дорогимъ сувениромъ… Теперь онъ долженъ придти, и онъ навѣрно придетъ, хотя бы ихъ въ настоящую минуту раздѣляли большія пространства и широкія моря — придетъ!.. А до тѣхъ поръ надо сдержать себя и свои желанія… Въ этой упрямой женской головѣ еще гнѣздился остатокъ прежняго упорства и непреклонности.

Прошло шесть дней послѣ возвращенія барона Шиллинга изъ Берлина. Въ нижнемъ этажѣ дома съ колоннами все какъ бы просвѣтлѣло, съ тѣхъ поръ какъ оттуда былъ изгнанъ коварный демонъ болѣзни. Маленькій Іозе уже два раза оставался по нѣскольку часовъ на открытомъ воздухѣ, и хотя въ салонѣ сидѣлъ въ своей колясочкѣ, но въ постели днемъ уже не лежалъ. Члены мальчика начинали крѣпнуть; онъ снова заставлялъ маршировать своихъ оловянныхъ солдатиковъ, и вѣрный товарищъ его игръ Пиратъ допускался уже въ салонъ.

Іозе постоянно пилъ молоко изъ кубка, подареннаго ему «бабушкой». Съ появленіемъ этого драгоцѣннаго подарка въ домѣ Шиллинга воцарилось полное ожиданій торжественное настроеніе и невыразимое напряженіе во всѣхъ, знавшихъ о таинственной цѣли прибытія сюда дѣтей.