Вирджиния Вулф - Ночь и день

Такая переделка имени была неприятна Кэтрин, и она категорически заявила, что вообще не собирается замуж.

— Конечно, скучно, как подумаешь, что выйти замуж можно только за кого-то одного, — задумалась миссис Хилбери. — Мне всегда хотелось, чтобы ты могла выйти за всех, кто за тобой ухаживает. Может, они все сделают предложение… со временем, а пока что наш дорогой Уильям…

Но в этот момент в комнату вошел мистер Хилбери, и вечер перешел в менее легкомысленную фазу. Теперь Кэтрин предстояло читать вслух какую-нибудь прозу, пока мать вяжет шарфы один за другим, а отец просматривает газету — но не настолько внимательно, чтобы не отпускать время от времени ехидные комментарии относительно судеб героя и героини. Семья Хилбери была записана в библиотеку, книги из которой доставляли по вторникам и пятницам. Кэтрин всячески старалась заинтересовать родителей произведениями ныне живущих и уважаемых литераторов, но миссис Хилбери раздражал сам вид легких томиков с золотым тиснением, и во время чтения она морщилась, словно раскусила что-то горькое. Мистер Хилбери же последовательно и изощренно высмеивал творения современных писателей, как критиковал бы каракули ребенка. Этим вечером миссис Хилбери выслушала пять страниц творчества одного из таких авторов и заявила, что книга слишком заумна, низкопробна и отвратительно написана.

— Кэтрин, пожалуйста, почитай нам что-нибудь настоящее.

Кэтрин послушно достала из шкафа увесистый том в гладком желтоватом переплете из телячьей кожи, и обоих родителей тотчас сморила дремота. Однако вечерняя почта прервала сложные словесные построения Генри Филдинга [35] Генри Филдинг (1707–1754) — английский романист и драматург, крупнейший представитель литературы английского Просвещения. , и Кэтрин сказала, что ей пора заняться письмами, тем более что некоторые требовали ее пристального внимания.

Вскоре после ухода мистера Хилбери Кэтрин с письмами поднялась к себе наверх, уговорив мать идти спать, поскольку, пока они сидели с ней наедине, миссис Хилбери в любой момент могла попросить у дочери показать ей почту. Бегло просмотрев пухлую стопку исписанных листов, Кэтрин поняла, что по странной случайности они дают ей сразу несколько поводов для беспокойства. Во-первых, Родни пространно изливал ей душу, сопровождая свои излияния сонетом, и просил пересмотреть их отношения. Как ни удивительно, Кэтрин это взволновало больше, чем ей бы того хотелось. Кроме того, там были два письма, которые следовало положить рядом и сравнить, чтобы определить, что в этой истории можно считать правдой, — даже ознакомившись с фактами, она не знала, что с ними делать. И наконец, ей нужно было подумать над пространным посланием от двоюродного брата, который, оказавшись в стесненных обстоятельствах, не придумал ничего лучше, как обучать молодых леди в Банги [36] Городок в графстве Саффолк на востоке Англии. игре на скрипке.

Однако основной причиной ее растерянности были те самые два письма, представлявшие разные версии одной и той же истории. Ее поразила новость о том, что другой ее двоюродный брат Сирил Алардайс последние четыре года живет с женщиной, которая не является его женой и тем не менее родила ему двоих детей, а сейчас готовится произвести на свет третьего. Это открытие сделала миссис Милвейн — тетушка Селия, наделенная особой бдительностью в подобных делах, и ее письмо также заслуживало внимания. Сирила, писала она, следует немедленно заставить жениться на этой женщине; сам же Сирил — справедливо или нет — был возмущен столь грубым вмешательством в свою личную жизнь, полагая, что ему абсолютно нечего стыдиться. Кэтрин задумалась, были ли у него на самом деле причины стыдиться, и вновь вернулась к письму тети.

«Не забывай, — писала та в своей обычной излишне эмоциональной манере, — что и он, и дитя, которое вот-вот родится, носят имя твоего дедушки. И все же стоит винить не столько бедного юношу, сколько его обольстительницу, которая полагала, что он джентльмен — а он действительно джентльмен — и что у него есть деньги, которых на самом деле у него нет».

«Интересно, что сказал бы на это Ральф Денем?» — думала Кэтрин, расхаживая взад-вперед но спальне. Она раздвинула занавески и, оборачиваясь, каждый раз упиралась взглядом в темноту — за окном можно было различить лишь ветви платана и желтые огни чужих окон.

«Что бы сказали Ральф Денем и Мэри Датчет?» — размышляла она, стоя у окна. Ночь была теплой, и она отворила окно, чтобы почувствовать дуновение ветерка и затеряться в безликости ночи. Но с ночным воздухом в комнату вторгся далекий уличный шум. И пока она так стояла у окна, немолчный и беспорядочный гул транспорта, казалось, воплощал в себе густую и плотную ткань ее жизни, ибо ее жизнь была до такой степени забита движением чужих судеб, что собственных ее шагов было уже не слышно. Люди вроде Ральфа и Мэри, думала она, идут каждый своей дорогой, перед ними — неизведанные просторы, и она завидовала им, представляя безграничную пустоту, в которой всех этих мелких столкновений между мужчинами и женщинами, всего этого густого и плотного переплетения мужских и женских проблем попросту не существовало. Даже сейчас, ночью, одна, глядя в окно на бесформенную массу Лондона, она не забывала о том, что связана некими невидимыми узами с другими людьми. Вот Уильям Родни, в эту самую минуту, сидит в тусклом пятнышке света где-то к востоку от нее и думает — не о книге, а о ней, о Кэтрин. А ей бы хотелось, чтобы ни единый человек в мире о ней не думал! «Но куда бежать от ближних своих?» — подумала она, со вздохом закрывая окно, и вернулась к письмам.