Вирджиния Вулф - Ночь и день

Осознав, что происходит, мистер Родни не стал дожидаться вопросов — расталкивая сидящих, он кинулся туда, где в углу примостилась Кэтрин, восклицая:

— Ох, Кэтрин, я просто болван! Это было ужасно! ужасно! ужасно!

— Тш-ш! Тебе еще отвечать на вопросы, — прошептала она, стараясь его успокоить.

Как ни странно, когда докладчик уже не маячил перед глазами, речь его представлялась куда более разумной. Так или иначе, юноша с бледным лицом и печальным взором вскочил и начал четко и складно излагать свои мысли по поводу доклада. Уильям Родни слушал его, от удивления приоткрыв рот, — лицо его все еще подергивалось от волнения.

— Идиот! — прошептал он. — Из всего, что я говорил, он не понял ни слова!

— Ну так объясни ему, — шепнула Кэтрин в ответ.

— Вот еще! Они опять будут смеяться. Напрасно я поверил тебе, что эти люди ценят литературу.

Многое можно сказать за и против статьи мистера Родни. Она была полна утверждений, что такие-то и такие-то пассажи, вольные переложения с английского, французского, итальянского, — это истинные перлы литературы. Более того, он злоупотреблял метафорами, которые в научной статье казались неубедительными либо неуместными, тем более что он зачитывал их не полностью. Литература — душистый весенний венок, говорил он, в котором алые ягоды тиса и лиловые бусы паслена мешаются с нежными анемонами, и каким-то образом все это вместе венчает чье-то мраморное чело. Он очень невнятно прочел несколько прекрасных цитат. Но, даже несмотря на эту странную манеру и косноязычие, он сумел донести до аудитории определенное чувство, ощущение, позволившее большинству слушателей представить некую картинку или идею, которую теперь всем не терпелось описать своими словами. Предполагалось, что здесь присутствуют в основном люди творческие, литераторы и художники, и видно было, что когда они слушают сперва мистера Пёрвиса, потом мистера Гринхалша, то воспринимают все сказанное этими джентльменами применительно к себе. Один за другим они вставали и, словно плотник, обтесывающий бревно негодным топором, пытались придать его концепции искусства более гладкий вид и садились с ощущением, что непонятно почему, но удары пришлись мимо цели. Закончив выступление, они обычно поворачивались к соседу и продолжали вносить поправки уже в собственное выступление. Вскоре и группы сидевших на матрасах, и сидевшие на стульях уже свободно общались между собой, и Мэри Датчет, которая принялась было снова штопать чулки, наклонилась к Ральфу и сказала:

— Вот это я называю «идеальная статья».

Оба непроизвольно посмотрели туда, где сидел докладчик. Тот полулежал, привалившись к стене, закрыв глаза и уронив голову на грудь. Кэтрин перелистывала страницы рукописи, словно искала какой-то нужный абзац и никак не могла найти.

— Пойдемте скажем ему, что нам очень понравилось, — предложила Мэри.

Ральф и сам бы это предложил, но из гордости не хотел навязываться, поскольку полагал, что заинтересован в Кэтрин больше, чем она в нем.

— Очень дельный доклад, — начала Мэри без тени стеснения, усаживаясь на пол напротив Родни с Кэтрин. — Не одолжите мне рукопись — почитать на досуге?

Родни, при их приближении неохотно разлепивший веки, некоторое время смотрел на нее в немом изумлении.

— Вы так говорите, чтобы скрасить постыдный факт моего провала? — спросил он.

Кэтрин улыбнулась.

— Он хочет сказать, ему все равно, что мы о нем думаем, — пояснила она. — И что мы ничего не смыслим в искусстве.

— Я просил ее пожалеть меня, а она дразнится! — вскричал Родни.

— Я не жалеть вас пришла, мистер Родни, — спокойно сказала Мэри. — Когда доклад провальный, все помалкивают, а сейчас — вы только послушайте!

Наполнявшие комнату звуки — мешанина из бормотания, внезапных пауз и восклицаний — напоминали птичий гам или, скорее, ворчание звериной стаи, исступленное и бессвязное.

— Вы хотите сказать, это все из-за моей статьи? — спросил Родни, прислушиваясь, и лицо его просияло.

— Ну конечно. Она заставляет задуматься, — сказала Мэри и оглянулась на Денема, словно рассчитывая на его помощь.

Денем согласно кивнул.

— В течение десяти минут после доклада становится ясно, имел он успех или нет, — сказал он. — На вашем месте, Родни, я бы радовался.

После этих слов мистер Родни, похоже, окончательно успокоился и стал мысленно перебирать пассажи доклада, которые действительно могли бы «заставить задуматься».