Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Володя уже, кажется, 10-й разъ входилъ въ спальню, какъ за нимъ взошелъ и Просперъ Антоновичъ: «voyons, Voldemar, il est tems de partir». [70] [ну же, Вольдемар, время отправляться.] Просперъ Антоновичъ имѣлъ привычку ко всякому слову говорить voyons, [71] [посмотрим,] онъ даже говорилъ «voyons voir». [72] [Voir — видеть, смотреть.] Онъ былъ человѣкъ лѣтъ 25, бѣлокурый, съ довольно правильными, но незамѣчательными чертами лица, съ дирочкой на подбородкѣ, не толстый, но мускулистый и нѣсколько вертлявый. —

Онъ былъ добрый, откровенный, тщеславный, веселый и не глупой Французъ. Онъ, какъ видно, понялъ нѣкоторыя, общія всѣмъ Французамъ въ Россіи, смѣшныя черты и избѣгалъ ихъ. Такъ онъ, приѣхавъ въ Россію, принялся серьезно заниматься Русскимъ языкомъ и черезъ годъ говорилъ очень порядочно. Не говорилъ, что отецъ его былъ богатый и знатный человѣкъ, но по несчастнымъ обстоятельствамъ лишился того и другаго; а откровенно говорилъ, что отецъ старый, бѣдный Наполеоновской солдатъ; не былъ невѣждой и шарлатаномъ, а, напротивъ, почерпнулъ изъ училища, въ которомъ воспитывался, очень основательныя познанія Латинскаго языка и Французской литературы. Одинъ у него былъ недостатокъ, это огромное и смѣшное тщеславіе: — Онъ, занимаясь нашимъ воспитаніемъ, воображалъ себя воспитателемъ наслѣдныхъ принцовъ, а насъ этими принцами. — (Мнѣ кажется очень страннымъ, что у насъ преимущественно иностранцамъ поручаютъ воспитаніе дѣтей лучшихъ семействъ, потому что, какъ бы ни былъ образованъ и уменъ иностранецъ, онъ никогда не пойметъ будущее положеніе порученныхъ ему дѣтей въ свѣтѣ, что мнѣ кажется необходимымъ для того, чтобы приготовить дѣтей къ обязанностям, которые они должны будутъ принять на себя. Для иностранца это весьма трудно; тогда какъ каждый Русскій съ здравымъ смысломъ очень легко пойметъ это.) Просперъ Антоновичъ былъ въ полной увѣренности, что судьба не даромъ заманила его въ Россію, что онъ никакъ не уѣдетъ изъ Россіи такимъ же Просперъ Антоновичемъ — искателемъ пропитанія; а что рано или поздно должна подвернутся какая-нибудь Графиня или Княгиня, которая плѣнится его любезностью и дирочкой въ подбородкѣ и предложитъ ему сердце и рубли (которыхъ будетъ очень много) и даже рабовъ. — Поэтому Просперъ Антоновичъ на всякій случай всѣ свои доходы, (которые были значительны, потому что онъ давалъ уроки въ лучшихъ домахъ Москвы по 10 р.), употреблялъ на жилеты, панталоны, цѣпочки, шляпы и т. д. и былъ особенно любезенъ со всѣмъ женскимъ поломъ. Нельзя же ему было знать навѣрное, которая имянно была его Графиня съ рублями и рабами. Много было вѣщей, о которыхъ, хотя онъ уже пять лѣтъ жилъ въ Россіи, имѣлъ самыя темныя и странныя понятія — кнутъ, козакъ, дорога по льду, крѣпостные люди и т. п. —

Онъ имѣлъ много привычекъ, которыя ясно доказывали, что онъ не бывалъ въ хорошемъ обществѣ. Напримѣръ, онъ плевалъ, держалъ руки подъ фалдами сертука, щелкалъ пальцами, когда вдругъ вспоминалъ что-нибудь, смѣялся очень громко — однимъ словомъ, у него были дурныя манеры: однако бабушка всегда говорила, что St.-Jérôme очень милъ; я увѣренъ — будь онъ не Французъ она бы первая сказала, что непозволительно тривіаленъ и сказала бы ему: «вы, мой любезный». —

Только что я услыхалъ голосъ St.-Jérôme’a, я горошкомъ вскочилъ съ постели и сталъ одѣваться. Я его боялся, не потому, чтобы онъ былъ строгъ; но я еще не зналъ, a неизвѣстность страшнѣе всего.

Володя бросилъ книгу, въ которой, я увѣренъ, онъ и прежде ничего не понималъ, такъ сильно должно было быть его безпокойство, и сталъ не безъ волненія въ первый разъ надѣвать синій фракъ, галстукъ и сапоги съ каблуками.— Онъ былъ совсѣмъ готовъ, когда я взошелъ въ комнату, и уже съ шляпой въ рукѣ стоялъ передъ зеркаломъ. St.-Jérôme отошелъ въ сторону съ озабоченнымъ видомъ, чтобы издалека посмотрѣть на него. «C’est bien, сказалъ онъ: partons. [73] [Хорошо, едем.] Et vous, сказалъ онъ, съ строгимъ лицомъ, обращаясь ко мнѣ: préparez votre thème pour cette après-dîner», [74] [А вы приготовьте вашу тему к сегодняшнему вечеру.] и вышелъ. Володя, выходя, оглянулся на меня и покраснѣлъ. — Должно быть онъ замѣтилъ зависть и досаду въ моихъ глазахъ, или это было отъ удовольствія — не знаю. St.-Jérôme напомнилъ мнѣ о темахъ, можетъ-быть такъ, чтобы сказать что-нибудь, или чтобы показать, что, несмотря и на этотъ важный случай, онъ не забываетъ своей обязанности. Мнѣ же показалось, что онъ сказалъ это, чтобы унизить меня передъ братомъ, показать мнѣ этимъ, что я еще мальчишка. Мнѣ было очень больно. —