Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Папа совершенно презиралъ Непремѣннаго Члена, а между тѣмъ Н[епремѣнный] Ч[ленъ] былъ человѣкъ, котораго нельзя было презирать, онъ все зналъ, все видѣлъ и ждалъ. Н[епремѣнный] Ч[ленъ] был замѣчательный господинъ. —>

* № 8.

Отцу было 48 лѣтъ, когда онъ женился во второй разъ на Авдотьѣ Васильевнѣ Шольцъ, той самой дѣвушкѣ, про которую въ письмѣ своемъ писала матушка, называя ее «прекрасной Фламандкой». —

Я очень удивился узнавъ, что папа ѣдетъ къ Шольцъ и называетъ ихъ славными людьми. Съ дѣтства еще у меня объ этихъ людяхъ составилось на основаніи разговоровъ отца, матушки и Якова совсѣмъ другое понятіе. Я зналъ, что Шольцъ были очень небогатые люди и жили въ деревнѣ Мытищахъ за нашимъ лѣсомъ. Я не имѣлъ яснаго понятія о томъ, изъ кого состояло это семейство, но зная, что у насъ съ ними тяжба, что они черные люди и наши враги (такіе враги, что нѣтъ такого ужаснаго и низкаго средства, которое бы они не употребили, чтобъ повредить намъ, и что при встрѣчѣ кого-нибудь изъ нашихъ съ ихними должно произойти что-нибудь ужасное) — имѣя такое объ нихъ мнѣніе, я предполагалъ почему-то, что семейство ихъ состоитъ изъ ужаснаго, злаго пьянаго старика, такой же старухи и безчисленнаго числа пьяныхъ дѣтей, которыя всѣ безпрестанно между собой дерутся. Поэтому еще въ годъ кончины матушки, увидавъ Авдотью Васильевну у насъ, потому что матушка какъ-то вынуждена была познакомиться съ ней въ Церкви, я былъ очень изумленъ найти въ ней кроткую, привязчивую и красивую дѣвушку. — Хотя это дѣтское понятіе враговъ уже не существовало, все-таки до того времени, которое я описываю, я имѣлъ самое низкое понятіе о всемъ этомъ семействѣ. — Старуха мать, 5 дочерей и сынъ, отставной толстый поручикъ, который ходилъ въ венгеркѣ и управлялъ имѣньемъ, имѣли всѣ вмѣстѣ только 70 душъ. Они не только дурно говорили по-французски и носили короткіе ногти, но даже ѣздили въ Церковь въ какой-то ужасной каретѣ съ перегородкой внизу, ѣли только одну размазню всякой день и ходили въ вязанныхъ перчаткахъ. Впрочемъ, я теперь только вспоминаю эти подробности, въ то же время я даже не зналъ, сколько ихъ, кто они и что, такъ глубоко я презиралъ ихъ. — Въ сущности же это было вотъ какое семейство. Старый Шольцъ былъ честный остзейскій нѣмецъ, выслужившійся генераломъ русской службы, женившійся на Русской и, на тепленькомъ мѣстѣ прослуживъ 12 лѣтъ, не нажившій и не оставившій своей вдовѣ и 7 человѣкамъ дѣтей никакого состоянія. —

Генеральша послѣ смерти мужа отдала сына въ корпусъ и уѣхала съ дочерьми жить безвыѣздно въ свою маленькую деревеньку. — Прошло 20 лѣтъ, сынъ давно служилъ въ полку, утѣшая старуху письмами и не требуя отъ нея ни гроша денегъ, исключая тѣхъ 1000 р., которые она дала ему на экопировку. Старушка говорила, что онъ служитъ хорошо, только не бережетъ здоровья, и тужила, что дорогой Петруша ни разу не навѣстилъ ее, потому что онъ говоритъ, по службѣ потеряетъ, коли въ отпускъ проситься. Дочери безприданницы росли, хорошѣли, потомъ старѣлись и дурнѣли, не выходя за мужъ. Маленькое имѣньице разстроивалось больше и больше, доходовъ становилось меньше, а все столько же требовалось башмачковъ козловыхъ, ситцу на обновки въ имянины, сахару, патоки на варенье. —

Уже лѣтъ 8 тесовая крыша домика растрескалась, прогнила и текла во многихъ мѣстахъ. Старушка откладывала въ баульчикъ деньги, и всякій разъ деньги эти надобились на что-нибудь болѣе необходимое: на ригу, которая развалилась, на Совѣтъ, — и только подставлялись лоханки въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ текла крыша, чтобъ полъ не портила капающая красная, перепрѣлая вода. На бѣду еще была тяжба за какія-то 50 десятинъ, которыя оттягивало наше семейство и кажется несправедливо. — Сосѣдъ Никаноръ Михайлычъ присовѣтовалъ подать прошенье, и съ тѣхъ поръ каждый годъ расходы, а земля все была въ чужомъ владѣньи. Уже лѣтъ 15 имѣнье было на волоскѣ отъ продажи съ аукціона, и разъ 10 было подъ опекой Н[иканора] М[ихайлыча], но все какъ-то держалось. Наконецъ такъ увеличился долгъ и годъ пришелъ такой плохой, что приступили къ продажѣ. — Уже добрый Н[иканоръ] М[ихайлычъ] не могъ пособить горю, старушка написала къ Петрушѣ, умоляя его пріѣхать спасти ихъ отъ раззоренья. Она такъ была убита горемъ, которое въ ея глазахъ увеличивалось тѣмъ, что онѣ были одни женщины, которыя ничего не знаютъ, что она не подумала о томъ, что Петрушѣ имъ помочь нечѣмъ. Ей казалось, что уже одно присутствіе мущины облегчитъ ея участь. — Петруша не тотчасъ пріѣхалъ, а писалъ, что служба его идетъ очень хорошо, даетъ ему кусокъ хлѣба, и онъ надѣится, со временемъ дастъ ему возможность улучшить не только свое, но положеніе всего семейства, такъ ему страшно бросить все, можетъ быть изъ пустяковъ и для такого дѣла, къ которому онъ и не способенъ, въ которомъ онъ не можетъ быть полезенъ. Но несмотря на то, пусть ему обстоятельно напишетъ добрый сосѣдъ Никаноръ Михайлычъ, и матушка прикажетъ пріѣхать: ея воля для него святой законъ. —