Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

— «Вишь-ты!» сказалъ Демьянъ.

— «Хорошо. Пріѣзжаетъ такимъ родомъ вечеромъ, ну а ужъ тамъ, черезъ кого-бы ни было — можетъ и сама дочь повинилась, отцу съ матерью все извѣстно было. — Пріѣзжаетъ; она одна въ гостиной сидитъ, онъ, извѣстно, къ ней, цѣлуетъ, обнимаетъ, ну, извѣстно... а тутъ, хлопъ! изъ двери мать съ образомъ. Какъ! говоритъ, я тебѣ добродѣтель хотѣла исдѣлать, а ты такъ-то дочь мою погубилъ, либо, говоритъ, женись сейчасъ, либо говоритъ..... а тутъ и отецъ, я, говоритъ, въ судъ, я, говоритъ, такъ не оставлю, ты, говоритъ, мнѣ всѣмъ имѣньемъ за дочь мою не откупишься........»

— «Экое дѣло, экое дѣло! тц-тц-тцы!» сказалъ Демьянъ.

Въ тотъ же день папа, призвавъ насъ къ себѣ, сказалъ съ улыбочкой, что мы вѣрно никакъ не ожидаемъ новость, которую онъ намѣренъ объявить намъ. «Помните вы дочь Савиной?» спросилъ онъ.

— «La belle Flamande?» [120] [Красавица фламандка?] — сказалъ Володя.

— «Да. Знаешь ли, какъ она тебѣ приходится теперь?»

— «Догадываюсь, сказалъ Володя, тоже улыбаясь, мачихой? Поздравляю тебя папа...»

Папа поцѣловалъ насъ и сказалъ, что, какъ только Володя кончитъ экзаменъ, то мы всѣ поѣдемъ въ деревню, чтобы познакомиться съ новой родней. «Надѣюсь, друзья мои, прибавилъ онъ немного грустно, что вы изъ любви ко мнѣ будете».

* № 28(I ред.).

Съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ передъ собой примѣръ — блестящій успѣхъ Володи, и время моего поступленія въ Университетъ приближалось, я учился лучше. Развлеченія мои были тѣже: манежъ 2 раза въ недѣлю, дѣвичья и мечты и размышленія. Но съ нѣкотораго времени главной моей страстью сдѣлалось общество Володи и его товарищей. Несмотря на то, что между ними я игралъ самую жалкую безсловесную роль, я по целымъ часамъ въ свободное время проводилъ между ними и истинно горевалъ, когда они уходили, и я не могъ слѣдовать за ними. —

Чаще всѣхъ видѣлъ я у Володи 2 молодыхъ людей, которые оба казались очень дружными съ нимъ. Первый изъ нихъ былъ <���студентъ уже 3-го курса> чей-то адъютантъ Ипполитъ <���Травинъ,> а другой — товарищъ его по курсу и факультету <���Николай К.> Н. Нехлюдовъ. Дубковъ былъ человѣкъ уже лѣтъ 25, и имянно его 25 лѣтъ были главной привлекательностью. Я понималъ, какъ пріятно Володѣ сойдтись на ты съ адъютантомъ, человѣкомъ, который уже давно брѣетъ свою бороду. Кому не случалось встрѣчаться съ людьми, которые пріятны имянно тѣмъ, что они ограниченны. Сужденія ихъ всегда односторонни; доброе сердце даетъ имъ хорошее направленіе, и поэтому всѣ сужденія ихъ кажутся увлекательными, безошибочными. Узкой эгоизмъ ихъ даже какъ-то кажется милымъ, имянно потому что чувствуешь, — человѣкъ этотъ не можетъ ни поступать, ни обсудить вещи иначе и все, что дѣлаетъ, дѣлаетъ отъ души. Таковъ былъ Дубковъ, но, кромѣ того, онъ имѣлъ для насъ прелесть самой добродушной, гусарской физіономіи, (глупость которой скрадывалась нѣсколько воинственностью) и, какъ я уже сказалъ — прелесть возраста, съ которымъ очень молодые люди почему-то имѣютъ склонность соединять и смѣшивать понятіе порядочности, comme il faut. — Разсуждая теперь, я очень ясно вижу, что Володя, который былъ совершеннымъ типомъ того, что называется enfant de bonne maison, [121] [дитя из хорошей семьи,] былъ въ 10 разъ порядочнѣе Губкова; но замѣтно было, что Володя сильно боялся Губкова имянно въ этомъ отношеніи, часто дѣлалъ то, чего ему не хотѣлось дѣлать, и скрывалъ то, чего вовсе не нужно было скрывать. Особенно непріятно мнѣ было то, что Володя часто какъ будто стыдился и боялся за меня передъ своими пріятелями. Другой его пріятель К. Нехлюдовъ былъ худощавый, длинный молодой человѣкъ съ бѣлокурой головой, голубыми глазами, выражавшими упрямство и доброту, и съ совершенно дѣтской добродушной, нетвердой улыбкой. Онъ очень часто краснѣлъ, но никогда не конфузился до того, чтобы путаться, мѣшаться и дѣлаться неловкимъ. — Бывало у него слезы на глазахъ, уши, шея, щеки покраснѣютъ, какъ будто въ сыпи [?], и слезы [?], а онъ продолжаетъ, несмотря ни на что, говорить то, что началъ своимъ иногда тонкимъ серебристымъ голосомъ, переходящимъ иногда въ грубый баритонъ. Онъ не отставалъ отъ удовольствій Дубкова и Володи, но видно было, что онъ совсѣмъ иначе смотрѣлъ на нихъ и часто пускался въ разсужденія, на которыя Дубковъ и Володя смѣялись, и которыя трудно было понимать, но которыя для меня были ясны. Я часто разсуждалъ также самъ [съ] собою. И я чувствовалъ, что между нами много общаго. Онъ часто ссорился съ Володей и Дубковымъ и ссорился только за то, что съ нимъ не соглашались. Въ этихъ случаяхъ онъ вскакивалъ и убѣгалъ, не простившись ни съ кѣмъ. Дубковъ и Володя видимо имѣли къ нему чувство въ родѣ уваженія, хотя и смѣялись надъ нимъ, наз[ывая] чудакомъ, потому что они всегда старались помириться съ нимъ, на что онъ всегда былъ готовъ. — Отецъ и мать его давно умерли, оставили ему очень большое состояніе; онъ жилъ съ старой теткой, которая воспитывала его, и въ отношеніи которой онъ не позволялъ себѣ говорить въ нашемъ обществѣ ни слова. Всегда старался удерживать Володю и Дубкова, когда они слишкомъ легко говорили о своихъ родныхъ, и съ такимъ грознымъ и вмѣстѣ дѣтскимъ выраженіемъ хмурилъ брови, когда шутя намекали на его тетушку, что видно было — онъ ни за что и никому не позволитъ, хотя невинно, шутить о такомъ предметѣ. Н. Нехлюдовъ поразилъ меня съ перваго раза, но чувство, которое онъ внушилъ мнѣ, было далеко не пріязненное. Разговаривая съ Володей, онъ иногда взглядывалъ на меня такъ строго и такъ равнодушно (какъ будто ему все равно было смотрѣть на меня, или на обои), что зло меня брало на него, и мнѣ, во что бы то ни стало, хотѣлось наказать его за его гордость. Часто слушая его разсужденія, мнѣ хотѣлось противорѣчить ему и казалось, я могъ совершенно уничтожить его, но я чувствовалъ, что я еще малъ и не долженъ смѣть вступать въ разговоры съ большими, и онъ становился мнѣ еще больше противенъ, но противенъ такъ, что, какъ только я слышалъ его голосъ внизу, я не могъ утерпѣть, чтобы не сойдти внизъ и не могъ уйдти оттуда, пока онъ оставался тамъ. — Одинъ разъ я сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ въ комнатѣ Володи. Дубковъ, Нехлюдовъ и Володя сбирались куда-то идти и пили [?] бутылку шампанскаго, чтобы пріобрѣсти которую они сдѣлали складчину. Былъ великій постъ, и время приближалось къ экзаменамъ. — «Да, надо будетъ приняться», говорилъ Володя: «у тебя есть тетрадки?» — «Будутъ», сказалъ Н. Нехлюдовъ. — «Скажи пожалуйста, трудно это ваши экзамены?» сказалъ Дубковъ. — «Коли держать такъ, какъ слѣдуетъ, очень трудно», сказалъ Нехлюдовъ. Дубковъ: «У насъ въ школѣ тоже было трудно. Я никогда бы ничего не зналъ, но умѣлъ такъ устроивать [ 1 неразобр. ] пускать пыль въ глаза [ 1 неразобр. ] однако разъ дяди Р.... не было на экзаменѣ, а то при немъ другое дѣло, мнѣ изъ исторіи, изъ Древней и [ 1 неразобр. ] изъ всего наставили единицъ. Я увидалъ, что плохо, знаешь, разсердился, сказалъ себѣ, что выйду же въ гвардію, и принялся серьезно. Черезъ годъ я первый ѣздокъ былъ, меня сдѣлали вахмистромъ. Самъ Великій Князь меня замѣтилъ, и выпустили, куда я хотѣлъ. Только стоитъ разсердиться. Ты скорѣе разсердись [?] Володя: «Да нѣтъ, мнѣ что? Я всегда перейду, не хочется корпѣть. Что за охота мучить себя, чтобъ получать 5, а не 3, развѣ не все равно? Напротивъ, еще какъ-то непріятно и mettre en lieu [122] [стать на равную ногу] со всѣми этими Заверзиными, Полетаевыми. У нихъ своя дорога, у меня своя. Правда, тоже Г. говоритъ, que c’est mauvais genre [123] [что это дурной тон] получить больше 3». Нехлюдовъ: «Этого я не понимаю. Г. говоритъ глупость, а ты повторяешь. Что это за гордость, что не хочешь стать en lieu съ Заверзиными и Полетаевыми. Чѣмъ они хуже тебя? Можетъ быть Заверзинъ учится затѣмъ, чтобы потомъ содержать свое семейство, а ты находишь, что тебѣ стыдно съ нимъ равняться. Чѣмъ же ты лучше его? скажи пожалуйста». —