Эдвард Форстер: Комната с видом на Арно

Неожиданно Люси засмеялась. Еще бы не засмеяться! Молодой человек пребывает в меланхолии только оттого, что Вселенная есть хаос, а жизнь — либо прах, либо узелок, либо «Да!», либо еще что-то в этом роде! Есть над чем посмеяться!

— О, прошу простить меня, — поспешила сказать она. — Не подумайте, что я совершенно бесчувственная, но… — И вдруг она заговорила как почтенная матрона: — Вашему сыну нужно занять себя. Разве у него нет какого-нибудь хобби? У меня у самой бывают непонятные страхи, но они моментально развеиваются, стоит мне сесть за фортепиано. А моему брату помогает коллекционирование марок. Может быть, Италия надоела вашему сыну, и вам следует поехать в Альпы или в Шотландию?

Печаль осенила лицо Эмерсона; он мягко дотронулся до плеча Люси. Ее это не испугало, не обеспокоило. Она сочла, что такое впечатление произвел на этого пожилого человека данный ею совет, и он таким образом благодарит ее. И вообще, в его обществе она уже не чувствовала страха — добрый человек, хотя и немного глупый. Ее дух был возбужден — так же, как час назад, как раз перед тем, как ей потерять Бедэкера, было возбуждено ее эстетическое чувство. Джордж, направлявшийся к ним мимо гробниц, казался ей нелепым и достойным жалости. Когда он подошел, тень лежала на его лице.

— Мисс Бартлетт, — произнес он.

— О господи! — воскликнула Люси, придя в себя и вдруг увидев все в совершенно новом свете. — Где? Где она?

— В центральном нефе.

— Понятно. Эти старые сплетницы, мисс Элан, должно быть… — И она осеклась.

— Бедная девочка! — вдруг воскликнул мистер Эмерсон. — Бедная девочка!

С этим она уже не смогла смириться, поскольку именно так она и думала насчет себя.

— Бедная девочка? Никак не пойму, что вы имеете в виду. Мне кажется, со мной все обстоит более чем нормально, уверяю вас. Я абсолютно счастлива и отлично провожу время. Умоляю, не надо надо мной стенать и плакать. В мире и так достаточно печалей, так что не стоит выдумывать новых. Всего хорошего! Благодарю вас за вашу доброту, джентльмены. Вот идет моя кузина. Замечательное утро, не правда ли. А Санта-Кроче — чудесный храм.

И Люси воссоединилась со своей кузиной.

Случилось так, что Люси, находившая обыденную жизнь достаточно хаотичной, а потому непонятной, обладала способностью, открыв крышку фортепиано, вступать в мир более основательный и стабильный. Здесь ей не нужно было выказывать кому-либо свою почтительность или, напротив, демонстрировать свое над кем-то превосходство, не нужно было быть ни рабом, ни бунтарем. Царство музыки — не от мира сего, и оно принимает всех, от кого отвернулся свет, кого отвергли наука и культура. Самая заурядная личность принимается играть и вдруг, без всяких усилий, взлетает в эмпиреи; и мы, удивленные тем, как ловко она ускользнула от нас, смотрим на нее и думаем: как бы мы могли почитать и любить этого человека, если бы он человеческими словами и деяниями изложил нам свои видения и свои переживания. Но способен ли он на это? Некоторые способны, хотя и крайне редко. Люси была совершенно к этому неспособна.

Она не была блестящим виртуозом; ее пассажи, увы, совсем не напоминали нитки жемчуга, а количество верно сыгранных нот вполне соответствовало ее возрасту и обстоятельствам. Не была она похожа и на тех страстных молодых дам, которые обожают под настежь открытыми окнами разыгрывать летними вечерами какие-нибудь особо трагические пьесы. Страсть присутствовала в игре Люси, хотя природу ее и трудно было определить; страсть металась между любовью, ненавистью и ревностью, декорированная всеми нюансами живописного стиля. Трагическое проявлялось в ее игре только своей героической, а если быть более точным, победоносной стороной. Обыденный язык не в состоянии описать, что есть победа. Никто не станет отрицать, что некоторые сонаты Бетховена трагичны, но только от исполнителя зависит, какой аспект трагического в исполнении выйдет на первый план — отчаяние или триумф. Люси всегда делала выбор в пользу последнего.

Дождь, который зарядил как-то после обеда, позволил Люси заняться делом, которое она особенно любила, и после ланча она раскрыла стоявшее в гостиной пансиона Бертолини небольшое задрапированное фортепиано. Несколько гостей собрались было вокруг инструмента, чтобы отдать дань ее игре, но, не получив от пианистки ответа, они удалились в свои комнаты — писать в дневниках или немного соснуть. Люси не обратила внимания ни на старшего Эмерсона, который искал своего сына, ни на мисс Бартлетт, искавшую мисс Лэвиш, ни на мисс Лэвиш, которая никак не могла найти свой портсигар. Как это происходит с истинными исполнителями, Люси возбуждало само прикосновение к клавишам фортепиано: клавиши и сами словно становились пальцами, они ласкали пальцы пианистки, и в этом взаимном прикосновении, а не только в звуках искала Люси и находила удовлетворение своей страсти.