Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин

Роман-диалог у Дидро воплощает в себе новый аспект реализма — реализм идей, который, в свою очередь, обрел новое свойство — сознательную оценку действительности и приговор над ней.

Форма романа-диалога вполне этому соответствует, здесь отвергнута внешняя занимательность ранней просветительской прозы, Дидро неустанно пародирует подробные описания действующих лиц и обстановки, поскольку они оторваны от динамики повествования, а особенным насмешкам подвергается прокрустово ложе сюжета. Концовка произведения пунктирна: Жак обретает жену, Хозяин убивает де Сент-Уэна, а читателю, который требует именно такого рода событий, и жаловаться не на что… Отступления от фабулы, скачки и перебивы, пусть даже, пользуясь выражением Дидро, «неудобоваримый винегрет», — вот что дает возможность построения драмы идей. Цепи сброшены, фабульность перестает затемнять истинный смысл повествования.

В концовке Дидро смешливо отвергает обвинение в плагиате: очень близки художественные приемы «Жака-фаталиста» и романа английского писателя Лоренса Стерна «Тристрам Шенди» (1763). Но не в общении ли с Дидро почерпнул сам Стерн новые художественные идеи?

Гете прочитал рукопись «Жака-фаталиста», не отрываясь, и отозвался о романе как о «поистине первоклассном произведении», «очень тонком и изящном кушанье».

Вершиной художественной прозы Дидро является небольшая философская повесть «Племянник Рамо», написанная почти одновременно с «Жаком-фаталистом». Дидро уделил этому произведению исключительное внимание и использовал в нем все свои предшествующие художественные завоевания, придав им особую утонченность и блеск.

Всякая фабульность отброшена здесь, даже как вспомогательное средство. Содержание произведения составляет оживленный разговор, который развертывается в одной из кофеен Пале-Рояля, между анонимным Философом и приживальщиком в богатых домах, безымянным Племянником композитора Рамо. Философ высказывается в соответствии с просветительскими идеями разума, добродетели, человечности. Собеседник обрушивает на него целые потоки парадоксов, цинизма и пошлости. Внешность Философа остается неизвестной читателю. Внешность Племянника — зыбка и переменчива. Философ видит его не впервые, и каждый раз иным: то он худ, как чахоточный, то жирен и упитан, то в рваных штанах и грязном белье, то напудренный и завитой — все зависит от благорасположения богатых покровителей. Эта изменчивость внешнего облика вполне соответствует главному, что интересует Дидро, — разорванности сознания его персонажа, которое как бы в самом себе содержит любую противоположную мысль, любую антитезу. Рассказы, сплетни, суждения Племянника Рамо представляют собою причудливую смесь возвышенного и низменного, хотя низменное явно преобладает.

Двойное лицо, разорванное сознание. И отрицание всякой морали, полнейший нравственный релятивизм. Стоит ли пребывать в бедности, когда вокруг тьма глупцов, которые могут подкормить? Тут уж никакой брезгливости, тут нужен «ум круглый, как шар, а характер гибкий, как ива». Выгодно быть правдивым — говори правду, выгодно фальшивить — фальшивь. Добродетель, утверждает он, вовсе не заложена в природе человека, это опасная выдумка философов, равносильная отвращению к богатству. Пороки и есть практические добродетели, счастливо обладая ими, можно «держать ноги в тепле». Но вот беда — Племяннику Рамо не удалось стать крупным злодеем. И он с такой завистью обсуждает красоты преступлений, что душу Философа охватывает «отвращение и ужас».

Племяннику Рамо ведомы все способы существования среди знатных и богатых. Сначала лесть. Даже грубую лесть «потребляют большими глотками, а правду — по каплям», надо только умеючи притворяться искренним и скрывать подлинные мысли. Потом шутовство: забавляй тех, кто тебя кормит, а сам забавляйся над ними исподтишка. Племянник Рамо давно открыл, что чванство высших есть оборотная сторона низости покровительствуемых. Но, в конце концов, даже король — шут своего шута. Знание этого и есть жалкая месть холопа. Лишенный всяких средств к существованию, Племянник вынужден пресмыкаться, он готов целовать туфлю своего очередного благодетеля, лишь бы получить пристанище и кусок хлеба. Но это не мешает ему пылко ненавидеть сильных мира сего. Червяк ползет, и я ползу, — говорит он, — когда нам не мешают, «но мы выпрямляемся, когда нам наступят на хвост; мне наступили на хвост, и я выпрямился». Приживальщик мстит обществу, цинично разоблачая его постыдные тайны. И в этом бунте проявляются остатки человеческого.