Жюльен Грин - Обломки

— Мне холодно, — проговорила она.

Он схватил ее за руку и уставился ей в лицо с выражением беспокойным и злым.

— Анриетта, да что это с тобой сегодня? Ты думаешь не обо мне.

— Напротив, думаю только о тебе, о твоих неприятностях…

— Не будем об этом.

Анриетта подсела к камину и поворошила еще красную золу. Она знала, что завтра угля уже не будет. Во-первых, камин в гостиной растопили пораньше в надежде хоть немного прогреть сырую комнату, где при дыхании изо рта вырывался пар. А во-вторых, в спальне Виктора тоже тлела небольшая кучка брикетов в таком же маленьком камине, как и здесь Огонь, заботливо разожженный с утра, будет поддерживать более или менее ровную температуру в спальне, куда до ночи никто и не заглянет; всеми благами тепла воспользуется только кресло, обитое кретоном, кренившийся набок зеркальный шкаф да железная кровать с двумя подушками, придававшими ей вид супружеского ложа. Потому что уж слишком поздно, а она непременно должна уйти без пяти шесть. Получалось забавно, она даже улыбнулась про себя.

— Ты наверняка считаешь, что я бессердечная, раз я смеюсь, когда мне надо уходить, — проговорила она.

Он опустился на колени и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я ничего не считаю, в чем бы ты ни пыталась меня убедить, — пробормотал он. — Пойми, я только о тебе думаю. Когда ты уходишь, я начинаю корить себя за то, что смел дуться, говорить жестокие слова. За то, что не сумел воспользоваться твоим присутствием, быть счастливым, когда ты здесь.

— Я смеялась просто потому, что мне приятно быть у тебя, Виктор. А вернусь домой, и все опять станет ужасно мрачно!

— Нет, правда? Значит, ты меня любишь?

Ей хотелось ответить, что этот вопрос не имеет никакого значения, но она вовремя удержалась. Все равно бедняга Виктор ничего не поймет. Стоя все в той же позе, он положил голову к ней на колени, как бы в избытке признательности; и тут только она со страхом заметила, что Виктор лысеет; она отдернула руку, так и не погладив эту злосчастную голову. Ее любовник стареет. Ну, а она? Она глядела куда-то поверх этого коленопреклоненного человека, и лицо ее исказила гримаса ужаса. Она гонялась за подлинным, силком ввела это подлинное в свою жизнь, пыталась заменить свой нелепый брак этой мерзкой связью и преуспела; подлинность попалась в ловушку. Чуть нагнувшись, Анриетта рассматривала маленькую тонзуру, первое напоминание о будущей плеши. Внезапно на смену недавнему отвращению пришла безграничная жалость. Сколько еще придется страдать этому тщеславному человеку…

Обеспокоенный ее молчанием, Виктор резко поднял голову.

— Что с тобой? Почему ты молчишь?

— Да так, задумалась.

Но запрокинутое растерянное лицо вопрошало: она ласково прижала его веки кончиками пальцев. Только что она разыгрывала из себя мещаночку, а теперь внутренний голос твердил ей: «Через час ты вернешься в свою прекрасную квартиру, будешь есть с дорогого фарфора, спать под шелковым балдахином», — и радость ее сразу померкла. Но пока за эти пять минут она успеет еще побыть настоящей мещаночкой; в этой холодной и темной комнате сидели сейчас двое — унылая жена и озабоченный муж, настоящая жена, связавшая свою судьбу, повенчанная с этим уродцем, чьи поцелуи вызывали и ней дрожь отвращения. Она зарыдала.

— Я такая несчастная… я… я…

Виктор в испуге вскочил с колен, обнял ее.

— Да что с тобой? Ты что-то от меня скрываешь.

— Нет, не скрываю. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, я достану денег.

— И из-за этого ты плачешь, Анриетта?

Он даже затрепетал всем телом от волнения, сжал ее в объятиях с такой силой, что ей стало трудно дышать.

— Пусти, пусти меня, ты меня задушишь (она вытерла слезы). Слушай, сестра обещала мне помочь. Возможно, даже сегодня вечером, — по крайней мере, я надеюсь, что сегодня, — я сумею послать тебе нужную сумму.

— Какая ты добрая, ты даже не знаешь…

— Не благодари меня, Виктор. Нет, я эгоистка, у меня нет ни настоящих забот, ни настоящих потребностей…

Она не договорила, испугалась, что не сумеет вовремя удержаться, скажет ему, что она тоже была бедная, но ей стыдно было ему в этом признаться; пусть уж лучше считает ее капризной, чувственно привязанной к нему, тогда как на самом деле она с отвращением ждала его близости. В жизни не найти ей нужных слов, чтобы объяснить этому несчастному Виктору, что она смотрит на него только сквозь призму его нищеты. Она словно захмелела, и то, что минутой раньше отвращало, вдруг обрело притягательную силу, и она сама бросилась к нему в объятия.