Жюльен Грин - Полночь

Она думала, что ползет к кровати, но рука ее натолкнулась на ножку кресла вроде того, в котором только что сидела и которое так походило на господина Лера не только по размерам, но и по характеру. Элизабет опустилась на колени и несколько минут слушала ровное дыхание, напоминавшее отдаленный шум прибоя; этот мирный и мерный звук ничего дурного не предвещал, и девушке захотелось протянуть руку и потрогать спящего, но она не осмелилась. Однако у нее хватило храбрости встать и склониться над креслом, так что она ощутила это теплое дыхание на своей щеке. После долгих колебаний она наконец скрепя сердце чиркнула одной из двух оставшихся спичек о подошву своей туфли.

Сначала маленький огонек ослепил ее, как вспышка молнии, и она резко выпрямилась, сама не зная зачем. А потом увидела, что поперек огромного кресла, обитого бархатом, казавшимся вишневым при свете спички, лежал, развалившись, юноша лет семнадцати в небрежной и одновременно зловещей позе, которая делает спящего похожим на мертвеца. Голова откинулась назад, из ворота рваной рубашки выглядывала могучая шея; одна рука, вытянутая вперед, так и застыла в этом положении, кисть ее словно сжимала рукоять какого-то оружия, а другая покоилась на животе, будто закрывая рану. Юноша казался смертельно усталым. Одна нога была закинута на подлокотник кресла, другая, вытянутая вперед, упиралась каблуком в пол.

Элизабет бросила спичку, так как та начала жечь ей пальцы. В нахлынувшей на нее темноте в глазах замелькали искорки, и она заметила, что вся дрожит. Никогда в жизни не видела она никого прекраснее этого спящего юноши. Чутьем поняла, что не ошиблась, когда, преклонив колени, лицом своим воспринимала его дыхание. И теперь сама не знала, отчего она дрожит: то ли от беспокойной, тревожащей душу радости, то ли от странной, неведомой ранее боли. И почему она так разволновалась? Опершись на спинку кресла, постаралась вспомнить черты лица юноши, ибо все, что его касалось — поза, одежда — приобрело в глазах Элизабет первостепенное значение, однако, хоть она и пожирала его глазами, пока горела спичка, теперь поняла, что, собственно говоря, не увидела всего, что хотела бы видеть, ни черт лица, ни цвета волос, никак не могла вспомнить, во что именно он был одет. Ослепленная его красотой, она запомнила только белые и черные лохмотья на загорелом теле.

Без колебаний Элизабет чиркнула последнюю спичку и снова склонилась к спящему. Из-под рваных тряпок выглядывало сильное и нежное янтарное тело. Одна рука оголилась, на ней трепетали синие жилки, изорванная верхняя часть рукава полосами прикрывала лоснящуюся кожу плеча, полосатую от параллельных царапин. Точно так же и черные штаны, разорванные от полбедра до подъема, позволяли видеть, что на колене согнутой ноги запеклась кровь. Но Элизабет склонилась над лицом, так, что ее темные локоны касались загорелых щек и полуоткрытого рта спящего, она еще успела разглядеть золотистые кудри над небольшим волевым лбом и не могла решить, на что еще посмотреть, но спичка вдруг погасла, и темнота снова поглотила спящего юношу, теперь его присутствие выдавали лишь свободное глубокое дыхание да солнечное тепло, исходившее от его тела, как от кожицы спелого персика.

Несколько минут Элизабет стояла неподвижно в таком подавленном состоянии, будто поглотившая ее ночь будет длиться вечно и все, что есть в нашем мире прекрасного и доброго, навсегда исчезло с того мгновения, когда угас маленький язычок пламени. Затем в поисках исчезнувшего счастья девушка вдохнула запах сена и травы, исходивший от волос юноши, и, влекомая невинной чувственностью, коснулась кончиками пальцев теплого от сна лица, круглой и гладкой коленки, упругой икры.

Когда Элизабет резко выпрямилась, кровь стучала у нее в ушах, щеки горели огнем. Она вдруг испугалась того, что чувствовала в себе, испугалась захватившего ее водоворота и проснувшейся в ней жажды чего-то, подумала, не сошла ли она с ума. Какой был бы стыд, если бы кто-нибудь увидел, как она тянула к юноше любопытствующую руку! А вдруг он притворялся, что спит, а сам хотел посмотреть, до чего дойдет ее безрассудство! При мысли о том, какой был бы скандал, если бы всем стало известно, как она вела себя с этим юношей, молодая девушка похолодела от страха. Все полученное ею воспитание не позволяло ей восстать против устоявшихся моральных канонов, и огонь, зажегшийся в ее жилах минуту назад, угас как по волшебству, стоило ей подумать, что кто-то ее осудит и что ей будут перемывать косточки. Она и сама строго осудила себя, вспомнила, как, точно неопытная воровка, тянула несмелую руку к юноше, и осталась недовольной тем, что могла бы дать повод для злословия так называемым порядочным людям.