Арнольд Беннет - Отголоски войны

— Не понимаю, — сказалъ Филиппъ, — какъ это я не узналъ васъ. Вѣдь я видѣлъ вашъ портретъ въ клубѣ, и портретъ этотъ преслѣдовалъ меня какъ живой образъ.

— Ничего удивительнаго въ этомъ нѣтъ, — отвѣтила Мэри Поликсфенъ. — Я отлично умѣю мѣнять свою наружность. Вѣдь я семь лѣтъ играла только роли мальчиковъ — у меня для этого подходящій ростъ — и привыкла къ мужскому платью. Къ тому же шрамъ очень сильно мѣняетъ мое лицо.

— Откуда у васъ этотъ страшный шрамъ?

— Я каждый день навожу его краской, — объяснила Мэри. — Я какъ-то случайно открыла, что шрамъ на лицѣ дѣлаетъ его неузнаваемымъ, и воспользовалась этимъ теперь.

— Значитъ, вы можете смыть его, когда захотите?

— Конечно.

— Я очень, очень радъ, миссъ Поликсфенъ! — сказалъ Филиппъ съ видимымъ облегченіемъ.

— Вотъ жаль, — сказала она, — что волосы-то не такъ легко отростутъ.

— А теперь, миссъ Поликсфенъ, — сказалъ Филиппъ, помолчавъ, — перейдемте въ дѣламъ. — Скажите мнѣ прежде всего, почему вы здѣсь, въ мужскомъ платьѣ? Я знаю, что у васъ большое горе, что вы въ затруднительномъ положеніи, и увѣренъ, что могу помочь вамъ.

— Чѣмъ вы можете помочь мнѣ? — робко спросила она.

— Я это вамъ скажу послѣ того, какъ мы поговоримъ. Разскажите мнѣ все. Я готовъ сдѣлать многое — очень многое для васъ. Не буду увѣрять васъ, что готовъ отдать всю жизнь, чтобы оказать вамъ малѣйшую услугу. Такія признанія звучатъ глупо. Повѣрьте только, — сказалъ онъ съ глубокой искренностью, — что вы можете располагать мною по своему усмотрѣнію.

— Это правда? — сказала она тономъ очаровательнаго полусомнѣнія, полувызова. И въ тонѣ ея было также что-то царственное. Наконецъ, онъ увидѣлъ въ ней ту красавицу-актрису, которой поклонялся весь Лондонъ. Но она казалась вовсе не избалованною общимъ поклоненіемъ, хотя и сознающею свою силу, привыкшею къ преданности и готовности всѣхъ служить ей.

— Правда, — повторилъ онъ.

Они обмѣнялись взглядомъ, въ которомъ все было сказано. Дѣвушка выразила свое довѣріе, а Филиппъ — свою готовность защищать ее всю жизнь.

— Мы можемъ свободно говорить здѣсь? — спросила Мэри Поликсфенъ, садясь на стулъ.

— Вполнѣ,- сказалъ Филиппъ. — Дверь закрыта, и я слѣжу за ней. Ну, а теперь скажите мнѣ, почему вы здѣсь — и въ такомъ видѣ?

— Я переѣхала сюда, чтобы быть подлѣ моего отца и охранять его;- а если бы мой бѣдный отецъ зналъ, что я здѣсь, онъ бы сейчасъ уѣхалъ.

— Вы развѣ были съ нимъ въ дурныхъ отношеніяхъ?

— Да, мы не видались уже нѣсколько лѣтъ. Мнѣ это было очень больно, но я ничего не могла подѣлать. Онъ не хотѣлъ, чтобы я сдѣлалась актрисой, а у меня страсть къ театру была въ крови. Отецъ ненавидѣлъ сцену, имѣя для этого нѣкоторое основаніе. Онъ оставилъ меня школьницей въ Соутэндѣ и отправился въ плаваніе, — а вернувшись, узналъ, что я поступила въ маленькую провинціальную труппу. Написать ему объ этомъ я не рѣшалась, и мой поступокъ былъ для него страшнымъ и неожиданнымъ ударомъ.

— Ваша мать уже умерла въ то время?

— Она умерла, когда я была еще ребенкомъ. Я была очень развитой дѣвочкой, и въ пятнадцать лѣтъ школа мнѣ уже надоѣла. Дѣваться мнѣ было некуда; съ отцомъ я была въ хорошихъ отношеніяхъ, но все-таки никогда бы не согласилась плавать съ нимъ на скверномъ коммерческомъ суднѣ. У меня были родственники въ Соутэндѣ, но такіе, что жить съ ними было невыносимо. Слишкомъ мелкіе люди. Я рѣшила устроиться самостоятельно, сама зарабатывать себѣ пропитаніе. А въ такихъ случаяхъ нельзя выбирать по желанію. Мнѣ представилась возможность быть на сценѣ, и хотя я знала, что отецъ будетъ очень огорченъ, но не могла считаться съ этимъ. Онъ бы не понялъ меня — и потребовалъ бы, чтобы я или сопровождала его въ плаваніи на торговомъ суднѣ, или бы жила съ родственниками. Это было бы то же самое, какъ потребовать отъ него, чтобы онъ бросилъ свое дѣло и поступилъ на сцену. Когда онъ вернулся изъ плаванія, мы съ нимъ видѣлись. Я играла неподалеку отъ того мѣста, гдѣ грузился его пароходъ. Онъ пришелъ ко мнѣ, и у насъ произошло объясненіе. Это былъ самый тяжелый день въ моей жизни, — страшнѣе его былъ только день послѣ смерти отца. Подумайте: мнѣ было тогда пятнадцать лѣтъ, а ему пятьдесятъ. Какъ же намъ было понять другъ друга? Отецъ мой любилъ меня, — но есть чувства и мысли сильнѣе любви. Мы разстались навсегда. Не буду вамъ повторять, что онъ мнѣ тогда сказалъ. У меня и тогда былъ сильный характеръ; я устояла противъ его просьбъ и угрозъ. Съ тѣхъ поръ мы больше не видѣлись. Я дважды пробовала примириться съ нимъ — разъ, когда мнѣ было восемнадцать лѣтъ, а во второй разъ — въ двадцать-одинъ годъ. Но обѣ попытки были безполезны. Предразсудокъ отца противъ сцены убилъ его любовь во мнѣ. Онъ снова уѣхалъ въ плаваніе, и я потеряла его изъ виду, не могла слѣдить за его передвиженіями. Я даже не знала, живъ ли онъ, никогда о немъ не говорила, и мои знакомые думали, что я сирота. Конечно, сознаюсь, меня настолько поглощала сцена, что я сама недостаточно энергично заботилась о сохраненіи связи. Сначала я посылала поздравленія отцу въ день его рожденія и къ Рождеству, выбирая самыя красивыя поздравительныя карточки. Потомъ не знала, куда посылать… Правда, вѣдь, что все это очень грустно? — спросила она быстро измѣнившимся скорбнымъ голосомъ.