Марк Твен - Прогулка заграницей

Досада моя перешла въ ярость. Я кончилъ тѣмъ, чѣмъ всегда кончаютъ и кончали въ данномъ положеніи всѣ люди, начиная съ Адама, словомъ, я рѣшилъ прогнать проклятую мышь, запустивъ въ нее, чѣмъ попало. Спустивъ руку къ полу, я нащупалъ свои дорожные башмаки; сѣвъ на постели, я сталъ прислушиваться, чтобы точнѣе опредѣлить направленіе, откуда шли звуки. Но сдѣлать этого я не могъ, звукъ былъ такъ же неуловимъ, какъ и голосъ сверчка, котораго тамъ-то именно и не оказывается, откуда слышится его голосъ и гдѣ навѣрняка разсчитываешь поймать это.

Наконецъ, я со злости изо всей силы швырнулъ башмакомъ на удачу. Башмакъ ударился въ стѣну какъ разъ надъ Гаррисомъ и затѣмъ свалился ему на голову; я никакъ не предполагалъ, что могу забросить башмакъ такъ далеко. Гаррисъ проснулся, чему я сначала очень обрадовался, пока не увидѣлъ, что онъ нисколько не разсердился; это было весьма непріятно. Гаррисъ скоро опять заснулъ, вслѣдъ затѣмъ принялась и мышь за прерванное занятіе. Мною овладѣлъ вторичный приступъ ярости и, какъ мнѣ ни жаль было вторично будить Гарриса, но грызня такъ сильно тревожила меня, что пришлось запустить и другимъ башмакомъ. На этотъ разъ я попалъ въ одно изъ двухъ находившихся въ комнатѣ зеркалъ и разбилъ его; само собою разумѣется, что мнѣ посчастливилось угодить въ самое большое. Гаррисъ проснулся, но опять не выразилъ своего неудовольствія, что разсердило меня еще больше. Я рѣшилъ, что лучше перенесу какія угодно муки, но въ третій разъ его уже не потревожу.

Мышь тѣмъ временемъ замолкла, и я началъ уже было забываться сномъ, какъ вдругъ забили часы; я считалъ, пока они не кончили, а затѣмъ задремалъ вновь, но начали бить другіе часы; я считалъ и эти удары. Наконецъ, послышались нѣжные, мелодическіе звуки, издаваемые изъ трубъ ангелами, стоящими на часахъ городской ратуши. Никогда раньше я не слыхалъ ничего болѣе пріятнаго, таинственнаго и привлекательнаго, но когда оба протрубили цѣлыхъ четверть часа, то мнѣ подумалось, что это уже слишкомъ. Словомъ, всякій разъ, какъ только я начиналъ засыпать, меня пробуждалъ какой-нибудь новый шумъ. И всякій разъ, какъ я просыпался, я не находилъ своего одѣяла и былъ принужденъ нагибаться и шарить по полу въ поискахъ за нимъ.

Наконецъ, сонъ оставилъ меня, и я убѣдился, что разгулялся окончательно и безнадежно. Притомъ еще меня трясла лихорадка и ужасно хотѣлось пить. Быть можетъ, я долго еще мучился бы подобнымъ образомъ, если бы мнѣ не пришло въ голову, что гораздо лучше будетъ одѣться и выйти на свѣжій воздухъ въ паркъ, умыться тамъ у фонтана и съ трубкою въ зубахъ подождать, пока не пройдетъ эта ночь.

Я не сомнѣвался, что сумѣю одѣться и въ темнотѣ, не разбудивъ Гарриса. Правда, сапоги свои я разбросалъ въ погонѣ за мышью, но въ такую теплую лѣтнюю ночь годятся и туфли. И вотъ я осторожно поднялся съ постели и началъ разыскивать свою одежду. Одинъ носокъ я уже нашелъ, но всѣ усилія разыскать другой были напрасны. Однако же, найти его было необходимо, и вотъ, осторожно, на рукахъ и колѣняхъ, съ одною ногою, обутою въ туфлю, а другую туфлю держа въ рукѣ, поползъ я по полу и началъ осторожно шарить руками, но съ тѣмъ же успѣхомъ. Расширивъ кругъ своихъ дѣйствій, я настойчиво продолжалъ поиски, но какъ трещалъ полъ при каждомъ давленіи на него моего колѣна! что за шумъ поднимался всякій разъ, какъ мнѣ случалось натолкнуться на какой-нибудь предметъ. Тогда я пріостанавливался и задерживалъ дыханіе, пока не удостовѣрялся, что Гаррисъ спитъ, затѣмъ ползъ далѣе. Я шарилъ повсюду, но носокъ не находился; единственно, что попадалось мнѣ подъ руку — это мебель. Насколько я могъ вспомнить, въ комнатѣ, когда я ложился спать, мебели было совсѣмъ не такъ много; теперь же комната просто кишѣла мебелью, особенно стульями, которые то и дѣло попадались мнѣ; ужь не поселилась ли здѣсь за время моего сна еще пара-другая семействъ? Къ довершенію всего, я не просто наталкивался на эти проклятые стулья, нѣтъ — всякій разъ я со всей силы стукался о нихъ своей головой. Моя ярость все росла и росла, и не мало проклятій сорвалось у меня съ губъ, пока я ползалъ такимъ образомъ по полу.

Наконецъ, въ припадкѣ безсильной злобы я рѣшился идти безъ носка; поднявшись на ноги, я направился прямо къ двери, какъ вдругъ передо мною неожиданно предстало мое собственное изображеніе, тускло отразившееся въ неразбитомъ еще зеркалѣ. На мгновеніе у меня захватило духъ; когда я пришелъ въ себя отъ неожиданности и сообразилъ, что въ довершеніе всего я умудрился еще заблудиться и положительно не въ состояніи оріентироваться, то ярость моя дошла до такой степени, что для успокоенія мнѣ пришлось посидѣть немного на полу. Если бы въ комнатѣ было всего одно зеркало, то оно, вѣроятно, помогло бы мнѣ оріентироваться, но ихъ была пара, что было также скверно, какъ если бы ихъ была цѣлая тысяча; къ тому же зеркала находились у противоположныхъ стѣнъ комнаты. Конечно, я могъ бы руководствоваться окнами, которыя представлялись мнѣ неясными, туманными пятнами; но дѣло въ томъ, что я до того смѣшался, что видѣлъ ихъ совсѣмъ не тамъ, гдѣ они были въ дѣйствительности, и только путался еще больше.