Джейн Остен - Нортэнгерское аббатство

– Я ужасно рада это слышать, – отвечала Кэтрин. – Иначе было бы просто возмутительно!

– Если я правильно вас понял, вы сочинили такой ужас, для описанья коего я едва ли нахожу… Дорогая госпожа Морлэнд, вы вдумайтесь, сколь кошмарна природа ваших подозрений. На чем основаны ваши суждения? Не забывайте, в какой стране и в какое время мы живем. Не забывайте, что мы англичане, мы христиане. Что говорит вам разум, что говорит ваше представленье о вероятном, ваши собственные наблюденья того, что творится вокруг? Ужели наше образование готовит нас к таким зверствам? Ужели им потворствуют наши законы? Возможно ли вершить подобное тайно в такой стране, где столь развиты общественные связи и литература, где всякого окружает целое графство добровольных шпионов, где все доступно, благодаря дорогам и газетам? Дражайшая госпожа Морлэнд, что это вы вбили себе в голову?

Они уже одолели галерею, и со слезами стыда на глазах Кэтрин ринулась к себе в комнату.

Сим завершились романтические виденья. Кэтрин совершенно очнулась. Речь Генри, пусть краткая, шире раскрыла юной деве глаза на сумасбродство ее фантазий, нежели все ее разочарованья. Наипечальнейшим образом смирили ей душу. Наигорчайшим манером рыдала она. Не только в своих глазах она пала – но в глазах Генри. Глупость ее, коя ныне виделась едва ли не преступною, была явлена ему, и он, вероятно, презрит Кэтрин на веки вечные. Вольность, с коей воображенье ее взирало на репутацию генерала… в силах ли Генри простить сие? Нелепость ее любопытства, ее страхов – возможно ли простить? Кэтрин ненавидела себя невыразимо. Он… ей казалось, прежде сего рокового утра он раз-другой являл ей некое подобье расположенья. Однако теперь… короче говоря, с полчаса она удручала себя всевозможно, с разбитым сердцем сошла в столовую, едва часы пробили пять, и еле смогла членораздельно ответить Элинор на вопрос о своем здравии. Вскоре пришел устрашающий Генри, кой уделял Кэтрин внимание более обычного, что и составило единственную перемену в его поведении. Кэтрин никогда так не нуждалась в сочувствии, и Генри, похоже, сие понимал.

Вечер минул, а сия утешительная любезность не поблекла; и душа Кэтрин постепенно налилась скромной безмятежностью. Юная дева не могла ни забыть, ни оправдать прошлое, однако выучилась надеяться, что оно не просочится в грядущее и не будет стоить ей расположенья Генри совершенно. Помыслы ее по-прежнему заняты были главным образом тем, что́ она в безосновательном своем ужасе думала и делала, и вскоре стало яснее ясного, что сие было намеренным самообманом, что воображение, изготовившись пугаться, наделяло весомостью малейшие мелочи, а рассудок все события подгонял к единой цели, ибо жаждал устрашиться еще до приезда Кэтрин в аббатство. Она припомнила, что́ переживала, предвкушая, как узрит Нортэнгер. Она уразумела, что одержимость зародилась, а корень огорчений пророс задолго до ее отъезда из Бата, и, похоже, все это возможно изъяснить влияньем тех книг, кои она там читала.

Пусть книги г-жи Рэдклифф очаровательны, пусть даже очаровательны книги ее подражателей, но, пожалуй, не в них следует искать человеческую натуру – по крайней мере, натуру обитателя центральных графств. Быть может, книги эти точно живописуют Альпы и Пиренеи, где сосняки и пороки; быть может, Италия, Швейцария и юг Франции столь плодоносны в отношеньи ужасов, сколь таковыми изображены. Кэтрин не смела усомниться касательно того, что расположено за пределами ее страны, и даже из оной при подобающем нажиме исключила бы северную и западную окраины. В центральных же графствах Англии даже нелюбимая жена может рассчитывать на некую безопасность бытия, защищенную законами государства и обычаями эпохи. Убийство не допускается, слуги не порабощены, и ни яда, ни снотворного не добыть у любого аптекаря, как ревень. В Альпах и Пиренеях, вероятно, не водятся двойственные натуры. У тех, кто не есть пресветлые ангелы, – наверняка душа тварей подколодных. Но в Англии иначе; средь англичан, полагала Кэтрин, в их сердцах и привычках, повсеместно, однако неравно перемешаны добро и зло. В сем уверившись, юная дева не удивилась бы, если б даже Генри и Элинор Тилни со временем явили крошечные изъяны натур; и более того, ей не приходилось ныне страшиться, признавая некие подлинные червоточины в характере их отца: хоть генерал и очищен был от чудовищных клеветнических подозрений, за кои Кэтрин надлежит краснеть всю жизнь, юная дева по здравом размышленьи сочла, что он все-таки не абсолютно приятный человек.