Джейн Остен - Нортэнгерское аббатство

– А могу ли я в свой черед, – молвил он, толкая дверные створки, – осведомиться, что вы тут делаете? Путь сей столь же необычаен для перехода из утренней столовой в вашу комнату, сколь необыкновенна лестница для попаданья из конюшен в мой кабинет.

– Я, – сказала Кэтрин, опустив очи долу, – хотела осмотреть комнату вашей матушки.

– Комнату моей матушки! Ужели там найдется нечто необычайное?

– Нет, совершенно ничего. Я думала, вы не вернетесь до завтра.

– Уезжая, я не планировал возвратиться ранее; но три часа назад с удовольствием узнал, что меня более ничто не держит. Вы бледны. Боюсь, я вас напугал, столь поспешно взлетев по лестнице. Вероятно, вы не знали – вы не сознавали, что она ведет сюда от служб?

– Нет, я не знала. Сегодня хороший день – надо думать, у вас была приятная поездка?

– Весьма; а что, Элинор предоставляет вам в одиночестве бродить по дому?

– Ой, нет; в субботу она показала мне почти все – и мы уже шли сюда, только… – понизив голос, – с нами был ваш отец.

– И сие вам помешало, – сказал Генри, пристально ее разглядывая. – Вы осмотрели в этом коридоре все комнаты?

– Нет, я только хотела посмотреть… Уже, наверное, поздно? Мне пора переодеваться.

– Всего лишь четверть пятого, – показав часы, – и вы же не в Бате. Ни театра, ни залов, готовиться не к чему. В Нортэнгере достанет и получаса.

На сие она возразить не могла, а посему вынуждена была длить разговор, хотя ужас пред дальнейшими расспросами впервые за все знакомство с Генри понуждал ее желать расставанья. Они медленно шли по галерее.

– Получали ль вы письма из Бата после моего отъезда?

– Нет, и это очень удивительно. Изабелла так верно обещала писать немедля.

– Так верно обещала! Верное обещание! Сие озадачивает. Я слыхал о верных трактовках. Но о верных обещаньях – преданность обещанья! Впрочем, сие свойство вряд ли стоит познавать, ибо оно способно обманывать и причинять боль. Комната моей матушки очень просторна, вы заметили? Большая, светлая, и так удачно расположены стенные шкафы! Мне всегда казалось, что сие наиудобнейшая комната в доме – странно, что Элинор не поселилась в ней сама. Надо думать, это она послала вас взглянуть?

– Нет.

– Вы сами додумались? – Кэтрин не ответила. После краткой паузы, в протяженьи коей Генри взирал на нее со всем вниманьем, он прибавил: – Поскольку в самой комнате нечему возбудить любопытство, поступок ваш, вероятно, объясняется почтеньем к моей матушке, кою описала вам Элинор, что делает честь ее памяти. Уверяю вас, в мире не бывало женщины лучше. Но добродетель нечасто вызывает подобный интерес. Скромные домашние совершенства незнакомца редко порождают пылкую благоговейную нежность, коя способна побудить к такой экскурсии. Элинор, должно быть, много о ней рассказывала?

– Да, очень много. То есть… нет, не много, но то, что она рассказала, было очень интересно. Что ваша матушка так внезапно умерла… – (медленно и с заминками), – а вы… никого из вас не было дома… а ваш отец, мне почудилось… кажется, он не слишком ее любил.

– И из этих обстоятельств, – отвечал он (проницая ее взором), – вы, должно быть, заключили, что, по видимости, имела место некая небрежность… некая… – (Кэтрин невольно затрясла головою), – или, может… нечто еще менее простительное. – Теперь она взглянула на него прямее, нежели дозволяла себе прежде. – Матушкин недуг, – продолжал Генри, – припадок, что привел ее к смерти, действительно случился внезапно. От болезни же, разлития желчи, она страдала нередко – таким образом, припадку имелись причины. На третий день, говоря кратко, едва удалось ее уговорить, приехал лекарь, человек весьма уважаемый, она ему всегда очень доверяла. Он сообщил, что она в опасности, назавтра призвали еще двоих, и они ухаживали за нею двадцать четыре часа почти безотлучно. На пятый день она скончалась. Во время ее болезни мы с Фредериком ( мы тогда были дома) регулярно виделись с нею; и наши наблюденья удостоверяют, что она получала всю необходимую заботу, кою в силах были предоставить любовь ее близких или обеспечить ее положение. Бедная Элинор была в отлучке итак далеко, что, возвратившись, узрела мать уже в гробу.

– Но ваш отец, – сказала Кэтрин, – горевал ли он?

– Некоторое время – чрезвычайно. Вы ошиблись, предположив, будто он не был к ней привязан. Я убежден, что он любил ее, насколько умел, – не все мы, изволите ли видеть, равно чувствительны; я не стану лгать, будто при жизни ей не пришлось снести многое, но разум его никогда ее не ранил, как ранил его темперамент. Он искренне ее ценил; и поистине, хоть и не вечно, горевал о ее смерти.