Густав Мейринк - Голем

Мимо меня нескончаемой вереницей плыли человеческие лица. Веки закрыты — застывшие мертвые хари: мой собственный род, мои пращуры.

Все та же самая форма головы, как бы неизменившаяся внешне, восстала из своей могилы — то с гладкими расчесанными волосами, то с курчавыми и коротко подстриженными, с мужскими длинноволосыми париками, с кроной волос, стянутых обручами, — головы шествовали сквозь столетия, пока растянувшиеся вереницы не становились мне все знакомей и знакомей и не слились в последнее лицо — лицо Голема, оборвавшего цепь моих предков.

Затем тьма моей комнаты растворилась в бесконечном и безлюдном пространстве, в центре которого я узнал себя, сидевшего в своем кресле, снова передо мной серый призрак с протянутой рукой.

И когда я открыл глаза, в двух кругах, образовавших восьмерку, стояли обступившие нас диковинные существа.

В одном кругу облаченные в покровы с лиловым отливом, в другом — с красновато-черным. Люди иной расы с длинными неестественно худыми телами, закрывавшие лица сверкающими платками.

Душевное смятение подсказало мне, что час приговора пробил. Мои пальцы дернулись к зернам, и тут я увидел, как задрожали фигуры в красноватом круге.

Отказаться от зерен? Трепет охватил синеватый круг — я отчетливо видел мужчину без головы; он стоял там — на том же самом месте, недвижимый, как и раньше.

Он даже перестал дышать.

Я поднял руку, все еще не зная, как мне поступить, и — ударил привидение по простертой руке, так что зерна покатились по полу.

На мгновение, точно от внезапного электрического разряда, я потерял сознание и подумал, что низринулся в бездонную пропасть, потом уверенно встал на ноги.

Серое существо исчезло. Как и существа красноватого круга.

Синеватые фигуры окружили меня. На груди у них сияли надписи из золотых иероглифов, и они безмолвно держали вверху — это было похоже на клятву — между указательным и большим пальцами красные зерна, выбитые мною из руки безголового привидения.

Я слышал, как за окном с неба неистово низвергается град и оглушительные раскаты грома распарывают воздух.

Зимняя гроза во всей своей безумной ярости неслась над городом. Со стороны реки сквозь завывание бури гремели с равномерными промежутками глухие пушечные залпы, возвещавшие о разрушении ледяного панциря на Влтаве. Моя каморка озарилась светом молний, непрерывно следовавших одна за другой. Неожиданно я ощутил такую слабость, что колени у меня задрожали, и я вынужден был присесть.

«Будь спокоен, — отчетливо произнес чей-то голос рядом, — будь совершенно спокоен, сегодня «лайла шимурим» — ночь бдения» [18] Два первых вечера еврейской Пасхи в память об исходе евреев из Египта. В Библии об этом сказано: «Это — ночь бдения Господу за изведение их (евреев) из земли Египетской; эта самая ночь — бдение Господу у всех сынов Израилевых в роды их» (Исход, 12, 42). .

Постепенно непогодь утихомирилась, и оглушительный шум перешел в однозвучную дробь градин по крыше.

Слабость во всем теле была такая, что все, что происходило вокруг меня, я воспринимал как в отупелом полусне.

Кто-то в кругу произнес слова:

— Кого вы ищете, того здесь нет.

Другие что-то отвечали на непонятном мне языке.

Затем тот же голос еле слышно произнес фразу, где повторялось имя Енох [19] Сын Иареда, отец Мафусаила (не путать с Енохом, сыном Каина, и с Мафусаилом, правнуком этого Еноха). В Послании Иуды Енох называется «седьмым от Адама» (14, 15). В Послании к евреям о нем говорится: «Верою Енох переселен был так, что не видел смерти» (11, 5). , но остального я не разобрал: ветер доносил шумные стоны с реки, внагнет набитой ледяными глыбами.

Затем один из них вышел из круга, подошел ко мне, показал на иероглифы на своей груди — те же самые знаки, что на груди у остальных, — и спросил меня, могу ли я их прочесть.

И когда я — бормоча от усталости — ответил, что не смогу, он протянул мне навстречу ладони, и надпись засверкала на моей груди, составленная сначала из латинских букв:

CHABRAT ZEREH AUR BOCHER [20] Союз сияния утренней зари (искаж. евр.).

Последние часы пролетели незаметно. Вряд ли мне хватало времени на трапезу.

Неодолимая жажда деятельности приковала меня с утра до вечера к рабочему столу.

Камея была готова, и Мириам радовалась ей как дитя.

Буква «И» в книге Иббур тоже была исправлена.

Я откинулся на спинку кресла и безмятежно перебирал мелочи прошедшего дня.