Мигель Сервантес Сааведра - Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть первая

Обнищание народных масс и обезлюдение страны, застой в торговых и промышленных делах, полная запущенность земледелия и скотоводства, непомерное налоговое бремя — все это должно было вызвать и вызвало в стране социальный сдвиг большой силы. В недрах народа произошло перемещение слоев. Довольно скоро выявились две основные группы среди тех, кого экономический кризис, голод и нищета принуждали искать новые средства существования. Более жизнеспособные, волевые люди находили применение своим силам за океанами, в армии, где в лучшем случае им удавалось обеспечить себе сносную жизнь. Однако таких счастливцев было немного. Гораздо значительнее было число тех, кто, не находя заработка, бродяжничал или нищенствовал. Тяжелый экономический кризис создал особый тип «авентуреро» — авантюристов, живших главным образом за счет своих ближних. Число бродяг и профессиональных нищих, по данным эпохи, в конце XVI века достигло в Испании чудовищной цифры в полтораста тысяч человек (мужчин, женщин и детей).

Другую группу составляли монахи и иные приверженцы католической религии. Как велико было число людей второй группы, красноречиво говорят такие данные эпохи: в 1570 году в Испании насчитывалось более семисот тысяч лиц духовного звания (из них одних монахов и монахинь четыреста тысяч человек).

Вполне естественно, что в условиях тягчайшего застоя и оскудения в толще народной зарождалось чувство безысходного отчаяния. Правда, народ не безмолвствовал. То тут, то там вспыхивали восстания, принимавшие порою характер широких движений, подавляемых правительственными силами (примерами могут служить восстания в Каталонии, Португалии, Бискайе и в итальянских владениях Испании в первой половине XVII столетия). Однако безвыходность положения и отчаяние, постепенно овладевавшее все более широкими кругами населения, своим прямым последствием имели не усиление активности, а, наоборот, отход от жизни. Этим, а не чванливым отказом обедневших дворян заниматься ремеслами или каким-либо производительным трудом — что, впрочем, также имело место — объяснялись апатия, праздность и лень, которые иностранные современники считали характерными для испанского национального характера. В свою очередь, отчаяние, пустившее глубокие корни в самую гущу народа, приводило к усилению в нем мистических настроений, к спорам о предопределении и свободе воли, к религиозному фанатизму, к восприятию мира как чего-то временного, преходящего, как некоего сновидения. «Жизнь есть сон» — так называется замечательная драма великого испанского драматурга XVII столетия Педро Кальдерона де ла Барки. Король и двор могли жить своей сытой, привольной жизнью, а голодный, обнищавший народ продолжал все глубже погружаться в стихию равнодушия, из которой его неспособны были вывести ни утрата Испанией господства на морях, перешедшего в руки ее счастливых соперниц, ни постоянные поражения на суше, лишившие ее к концу XVII столетия почти всех ее завоеваний. От всего великолепия предшествовавшей эпохи, от блеска ее и шума, от пестрой галереи сменявших друг друга деятелей остались одни воспоминания, перешедшие в область истории, и сейчас мы глядим на них сквозь «дым столетий». Но зато вечный, непреходящий блеск излучают замечательные произведения искусства, созданные в эту эпоху гением испанского народа, и среди них одно из первых, если не самое первое место принадлежит Сервантесу и его замечательному роману.

Бурной и тревожной, полной непрерывных взлетов и падений была жизнь испанцев того времени. Но вряд ли среди всех тех жизней, память о которых в форме биографий дошла до нас, найдется подобная жизни Сервантеса. Судьба как будто сознательно ополчилась против великого человека с самого его рождения. Начать с того, что нужда в самом своем неприглядном виде преследовала писателя с его появления на свет и до могилы. Сам Сервантес в своей поэме «Путешествие на Парнас» говорит о себе как о человеке, измученном проклятой нищетою. На вопрос одного кавалера из свиты французского посла о Сервантесе лиценциат Маркее Торрес, только что подписавший в качестве цензора разрешение к печати второй части «Дон Кихота», вынужден был ответить, что «он старик, солдат, идальго, бедняк». На это один из кавалеров, восторженно говоривших о творчестве Сервантеса, «о том уважении, которым пользуются во Франции и в сопредельных королевствах его творения», в недоумении воскликнул: «Значит, такого человека Испания не обогатила и не содержит на государственный счет?» — «Тут, — продолжает свою запись этого характерного разговора, происшедшего 27 февраля 1615 года, то есть немногим более чем за год до смерти писателя, Маркес Торрес, — вмешался другой кавалер, высказавший остроумную мысль: «Если заставляет его писать нужда, дай бог, чтобы он никогда не жил в достатке, ибо своими творениями, будучи сам бедным, он обогащает весь мир». Лиценциат мог бы ответить на заданные ему вопросы словами: государство не только не обеспечило писателя, но и самый его роман был начат или, по крайней мере, задуман в королевской тюрьме в Севилье в 1602 году. Это было третье по счету тюремное заключение писателя.