Анри Шарьер - Ва-банк

— О'кей. Вам слишком жарко, вы даже вспотели. Но мы вас сейчас охладим.

Мы едва держались на ногах, но нас запихнули в черный фургон и через четверть часа подвезли к огромному зданию. Было видно, как из него уходят рабочие, — видимо, их попросили об этом. Потом нас вытолкали из фургона, каждого поддерживали, почти тащили двое полицейских.

Огромный коридор, стальные двери справа и слева, на каждой что-то типа часов с одной стрелкой — термометры. Я сразу догадался, что мы находимся в коридоре морозильника большой бойни. Остановились в одном месте, где стояло в углу несколько столов.

— Ну, — произнес главный. — Даю вам последний шанс подумать. Здесь морозильники для мяса. Вы понимаете, что это значит? Итак, последний раз спрашиваю, куда вы дели драгоценности и другие вещи?

— Ничего не знаю — ни о каких драгоценностях, ни о каких галстуках, — ответил Леон.

— О'кей, защитник. Ты и пойдешь первым. — Полицейские распахнули дверь. Оттуда пошел ледяной туман и стал растекаться по коридору. Сняв с Леона туфли и носки, они втолкнули его туда.

— Закрывай быстрее, — сказал шеф. — А то мы сами здесь окоченеем.

— А теперь, Чилиец, будешь говорить или нет?

— Мне нечего сказать.

Они открыли другую дверь и втолкнули его туда.

— Ты самый молодой итальянец (у меня был итальянский паспорт). Хорошенько посмотри на эти термометры. На них минус сорок по Цельсию. Это значит, что, если ты не заговоришь, мы засунем тебя туда потного, как после бани, которую ты прошел. И десять против одного, что ты схватишь пневмонию и умрешь в больнице меньше чем за сорок восемь часов. Как видишь, даю тебе последний шанс. Итак, участвовал ты в ограблении ломбарда, войдя через магазин галстуков? Да или нет?

— Я не имею никакого отношения к этим людям. Я знал только одного из них, причем очень давно. А недавно случайно встретил его в ресторане. Спросите официантов и барменов. Я не знаю, имеют ли они какое-нибудь отношение к этому делу, но о себе могу твердо сказать — нет.

— Ну, макаронник, ты тоже сдохнешь. Жаль, ведь ты еще совсем молод. Но тут уж пеняй на себя — ты сам выбрал свою судьбу.

Дверь открылась. Они втолкнули меня в темноту, и я ударился головой о тушу мяса, висевшую на крюке, твердую, как железо. Я ничком упал на пол, покрытый ледяной изморозью. И мгновенно почувствовал ужасный холод, охвативший все тело, пронизывающий его насквозь и доходящий до костей. С невероятным усилием я поднялся на колени, затем, цепляясь за говяжью тушу, встал. Каждое движение причиняло боль, ведь до этого нас еще и избили. Невзирая на это, я стал хлопать руками, растирать шею, щеки, нос, глаза. А руки пытался согреть под мышками.

Все, что на мне было, — это брюки и разорванная рубашка. Они сняли с меня туфли и носки, поэтому ногам было ужасно больно: они примерзали к ледяному полу, и я уже начинал терять чувствительность в конечностях.

И тут я сказал себе: «Это не может продолжаться больше десяти минут, самое большее — четверть часа. После я буду похож на одну из этих туш — кусок замороженного мяса. Нет, нет, это невозможно. Они не могут так поступить с нами! Они ж не заморозят нас живыми?! Держись, Папи! Еще несколько минут, и дверь откроется. Этот холодный коридор покажется тебе теплым, как грелка».

Мои руки больше не двигались; я не мог ни сдвинуть их вместе, ни пошевелить пальцами, ноги примерзли ко льду, и у меня не было больше сил оторвать их. Подступал обморок, и за несколько секунд я увидел лицо своего отца, затем лицо прокурора, плывущее над ним, но оно уже было не таким четким, потому что слилось с лицами полицейских. Три лица в одном. «Странно, — подумал я. — Все они похожи, а смеются, наверное, потому, что выиграли» Потом я отключился.

Что случилось? Где я? Открыв глаза, увидел человека с красивым лицом, склонившегося надо мной. Я не мог еще говорить, потому что рот был замерзшим, но про себя спрашивал, что я здесь делаю, распростертый на столе?

Большие, сильные руки растирали меня каким-то теплым жиром, и постепенно я стал приходить в себя. Шеф-полицейский наблюдал за мной, стоя в двух-трех метрах. Он выглядел раздраженным и обеспокоенным. Несколько раз мне открывали рот, чтобы влить капли спиртного. Но однажды они влили слишком много, я закашлялся и выплюнул все.

— Он спасен! — сказал массажист.

Растирание продолжалось не менее получаса. Я почувствовал, что, если захочу, смогу говорить, но продолжал молчать. И тут обнаружил, что справа от меня на столе лежит другое тело такого же, как у меня, сложения. Кто это? Леон или Чилиец? Значит, на столе нас двое. А где же третий? Другие столы были пустыми.