Шарль де Костер - Свадебное путешествие

— Потому что я хочу молиться. Мы не одни здесь. В самом воздухе есть нечто, чего я не вижу, но что так же добро и всемогуще, как добр наш Господь, — прибавила она, побледнев, точно вдруг испугавшись. — Но он может очень рассердиться, если ты не будешь любить меня вечно.

По утрам, в их гнездышке, она причесывалась перед зеркалом, находила себя красивой и говорила:

— Следовало бы мне заказать свой портрет.

— Да вот же он, в зеркале, — отвечал он, влюбленно глядя на нее, — но хорошо ли ты спала, невыносимая ты ленивица?

— Нет.

И с одной из тех милых, нежных, благодарных улыбок, какими женщины награждают мужчину, сделавшего их счастливыми, она вдруг быстро прижимала зеркальце к груди и несколько раз поглаживала его. Потом, кокетливо, почти жеманясь, принималась довершать причесывание.

И тогда ее взлохмаченные волосы снова начинали глянцево блестеть и с помощью гребня завивались локонами.

Маргерита никогда не вышагивала рядом с Полем чванной походкой, подволакивая платье и отставив ножку, как принято у холодных дам. Не выплывала и из-за его спины томной и вялой павою, как бесчувственная деревяшка, холодная тень, больше озабоченная своим туалетом, нежели тем счастием, которое могла бы даровать сердечному другу. Никогда не говорила с отчетливостью, медлительностью, правильностью, непробиваемым спокойствием, какие отличают вялость души и флегматичную привычку лицемерить. Ласки ее не были расчетливы, а поцелуи — сосчитаны. Нет, она была живой, легкомысленной, и веселой, и грустной, и доброй, и сердитой, капризной и послушной, следуя то сильным, то слабым порывам собственного сердца; полагая себя так или иначе счастливой и погрустневшей, озабоченной тысячью печалей, когда появлялась складка на листе розы — на веселом ложе ее счастья.

Поль до глубины души любил ее. Но сердце его было полно печали. Подчас набежавшая слеза жемчужно поблескивала на ресницах этого мужчины, плакавшего всего раз в жизни на могиле; суровый и отрешенный, размышлял он о наступившем счастье, оживлявшем память о любви более чистой, более нежной, почти более дорогой, а Маргерита удивлялась и плакала горькими слезами, видя его печальным и спрашивая себя, что могло так огорчить ее сердечного друга. И вдруг, вспомнив, она брала его за руки, и сама, сама говорила: «Я так люблю ее!»

Поль был счастлив слышать этот простосердечный, чуть меланхоличный голосок, певший, точно ночной соловей в роще кипарисов.

И он позволял возвратить себя к жизни, к счастью, над которыми всегда нависала тень больше его любимой.

Они тратили много денег. Поль с легкостью прожигал жизнь, однако ради денег ему приходилось очень много работать.

Это было для него почти невыносимо, и душа и сердце его были далече. Он мечтал об искусстве, о науке, о философии. Какая все это холодная, гротескная, педантичная проза, думал он, рядом с той очаровательной резвушкой, кого он так охотно называл ее нежным именем, означавшим на латыни «Жемчужина». Разве не была украшением его великолепного ларца, его радостью жемчужина из жемчужин — Маргерита?

Ее спальня выходила прямо в кабинет Поля, где он тяжеловесно притворялся погруженным в самые трудные изыскания. Вот только никаких орудий пыток там как не бывало: ни бумаги, ни перьев, ни чернил, ни толстых томов.

Иногда Маргерита дремала среди дня. Поль, «поработав как проклятый», вставал, подходил к ней и наставительно с нею беседовал. Она просыпалась, но, кокетливая при пробуждении, как всякая женщина, оставалась безмолвной, недвижной, полузакрыв еще совсем слипавшиеся глаза. И обеими руками брала его руку и одаряла его почти неуловимым, но таким горячим, таким влажным поцелуем. Сколько сладких мгновений таили эти нежности!

Как-то раз, встав с постели, она придумала развлечение — дразнить Поля, мешая ему «работать». Когда они ели апельсины, редкие в эту пору года, она сказала ему:

— Давай съедим один напополам.

— И мне тоже хочется, — отозвался он, притворяясь брюзгой и не вставая с кресла.

— Тогда держи, — и она разделила один из золотых плодов ногтем.

Потом с удовольствием смотрела, как он мучается, пытаясь снять кожуру.

Апельсин съели, но оставались еще куски, которые она разделила на маленькие дольки и бросала их ему прямо в лицо, не давая пошевелиться и снова притронуться к работе.

В конце концов ему приходилось вставать и поддерживать игру. Ему нужно было играть. Осчастливленный несчастливец большего и не требует. Они принимались бороться: это были прелестные битвы. Все куски апельсиновой корки, какие только смогла собрать Маргерита, выбрасывались в окно. Так было условлено. Когда замечали на полу оставшийся кусок, она бросалась на него, а он бросался следом за ней в обоюдном стремлении оказаться первым, кто его схватит. Она придумала очаровательный способ подбирать их обнаженной и босой ногой, зажав между большим пальцем и подошвой.