Константин Симонов - Последнее лето

Она потом несколько раз вспоминала этот стол с книгами, за которым он сидел, как сильно проголодавшийся человек, с маху назаказавший больше, чем может съесть. Раньше ей всегда казалось, что она много читает, а теперь, после встречи с ним, не казалось.

Она призналась в этом, и он улыбнулся:

— Ничего, ты моложе меня на десять лет. Еще перегонишь. Будем после войны читать: я книгу — ты две, я две — ты три.

— А что ты думаешь делать после войны? — спросила она.

— Как что делать? Служить до предельного возраста. Надо думать, установим его после войны. Хватит ума. Как ни обидно, но армия стареть не имеет права.

— Ну, а все-таки ты лично, чего ты хочешь для себя после войны?

— Меня как-то мой бывший командующий Батюк укорял: у тебя, говорит, две души на одно тело, одна строевая, а другая штабная. Близко к истине, хотя не вижу в этом беды. Штабная душа хочет по окончании войны кафедру оперативного искусства получить в академии Генерального штаба, а строевая просится округом командовать, если дадут. Кстати, куда Батюк исчез, и сам и жена? Вы, медики, все знаете — и что положено и чего не положено.

— На этот раз не знаю, — сказала она. — Знаю только, что позавчера его в Москву вызывали, вернулся, выписался и уехал.

— Должно быть, назначение получил. Интересно, куда его теперь?..

Сегодня под утро, когда проснулись, она вдруг сказала ему:

— А я знаю вашего начсанарма.

— Генерала Нефедова?

— Теперь генерал, а был профессор — патологоанатом. Он у нас на третьем курсе читал. И уже тогда казался всем нам немолодым.

— А он и есть немолодой, мой одногодок, — усмехнулся Серпилин.

— К тебе это не относится, — рассмеялась она и спросила: — А вот будет у нас с тобой ребенок, что тогда? Не подумал об этом?

— Не подумал.

— А зря. Я вполне на это способна, только еще сама не знаю, хочу этого или нет. Кажется, все-таки не хочу. Поздно.

Он молчал.

Она смутно в полутьме видела его лицо, и ей показалось, что ему странна сама мысль, что у него еще может быть дочь или сын.

«И в самом деле это было бы странно», — подумала она не о себе и не о нем, а о своих взрослых сыновьях; подумала и улыбнулась.

— Что ты? — спросил он.

— Немолодым людям надо поменьше говорить о своих страстях, хотя иногда и хочется. Наверно, это смешно, если смотреть на нас со стороны.

— А кому это надо — смотреть на нас?

— Может, и не надо. — Она продолжала поддразнивать его. — Но ведь не запретишь. Смотрят. Люди не слепые. А моя жизнь здесь на виду. Соседка вчера утром прямо так и спросила: «Что у тебя с ним? Это серьезно?»

— А что ты?

— Сказала: «Еще как!» А что ж мне отнекиваться? В моем возрасте как-то и вовсе смешно. Ты не находишь?

— Скрывать нечего. Но и говорить об этом ни с кем не хочется.

— Я и не стала говорить. Просто ответила ей: «Да». А вот как своим сыновьям, двум взрослым людям, написать об этом, еще не придумала.

— А ты не придумывай. Напиши, что я просил тебя выйти замуж, а ты ответила, что решишь после войны. И больше ни о чем не пиши.

— Не сумею. Если писать, надо всю правду. И говорить тоже. Только как это сделать, как набраться храбрости?

В самом деле, как набраться храбрости написать об этом сыновьям? Один на фронте, другой скоро поедет на фронт, а ты здесь, без них, чувствуешь себя счастливой… Как можно это написать? Хотя это и на самом деле так и хотя ничего не отнимает у них…

«Нет, неправда. Вот тут-то и неправда. Отнимает! Хотя бы потому, что уже не только о них будешь думать и не только за их жизнь бояться. Душа все та же — одна, но уже не на двоих, а на троих. Поэтому и надо набраться храбрости, чтобы написать им».

— Чемодан прийти тебе собрать? — спросила она. — Вашему брату обычно или жены собирают, или адъютанты, или ординарцы. Как правило, вы сами не умеете.

— Я исключение. Умею. Когда зайдешь — буду готов. Лучше десять минут посидеть перед дорогой.

Оставшись одна, она распахнула настежь окно. Из окна дул холодный ветер, и она подумала о том, как он будет ехать на фронт. Не растрясет ли его с отвычки на «виллисе» — все-таки пятьсот километров да объезды…

Она одевалась, стоя у открытого окна, а в голове мелькали обрывки мыслей о нем и о себе.

Надо попросить его не сдавать в библиотеку ту книжку Сикорского, которую он показал ей, и еще одну книжку, про которую он говорил, — о Мещерских лесах между Рязанью и Владимиром, где он родился и вырос… И пока будет пятиминутка, надо, чтобы медсестра набрала ему аптечку на дорогу…