Константин Симонов - Последнее лето

«Наверно, перед тем, как ко мне везти», — догадался Серпилин.

Осужденный стоял и смотрел не в землю и не на Серпилина, а куда-то вбок, в стенку, словно никого не хотел тревожить своим взглядом. Словно сам уже примирился с тем, что с ним будет, но не хочет, чтобы люди глядели ему в глаза, чтобы им было совестно из-за этого.

Однако все эти не шедшие из головы у Серпилина мысли в то же время не могли заставить его забыть, что перед ним стоит не просто попавший в беду и ждущий смерти человек, а что именно он, а не кто-то другой своими руками, своим самовольно произведенным выстрелом — как сказано в приговоре, и правильно сказано, — убил полковника Цветкова и сделал инвалидом командира полка.

— Скажите, Никулин, — спросил Серпилин, — почему вы, старый солдат, почти три года воюете в минометных частях, почему, зная порядок, все же произвели выстрел без приказа командира расчета? Тем более вы наводчик, а не заряжающий. И не боевая обстановка, когда потери — и один другого вынужден заменять! Как это могло получиться?

— Хотел поддержать темп огня, — ответил сержант и посмотрел на Серпилина с безнадежной усталостью человека, уже не способного сказать ничего нового.

— Желание верное, — сказал Серпилин, — но без команды производить выстрел никто не имел права. И вы это знаете. Почему же произвели?

— Сам не знаю, товарищ командующий.

На неподвижном, усталом лице сержанта промелькнуло что-то такое, словно он неожиданно для самого себя что-то вспомнил:

— Карасев только вернулся в тот день, три недели желтухой болел, и медсанбате был, может, от этого… — сказал он фразу, сначала показавшуюся Серпилину нелепой.

— Карасев — это командир их минометного расчета, — объяснил подполковник.

— Я заменял его, за командира расчета оставался три недели, — сказал сержант, почувствовав, что его не поняли, и пробуя объяснить свою так и не высказанную полностью мысль: возможно, он потому без приказа произвел выстрел, что на нескольких предыдущих стрельбах, исполняя обязанности командира расчета, сам подавал команду «огонь». Сказал и замолчал, больше ничего не добавил.

По тому, как он замолчал, так и не постарался покрепче схватиться за это вдруг возникшее объяснение, оправдаться им, Серпилин почувствовал, что перед ним стоит человек, не способный ко лжи и не умеющий защитить себя. А может, уже и не желающий.

— Да как же ты, черт тебя дери, без дополнительного заряда мину сунул? Где твоя башка была в ту минуту? — крикнул Серпилин.

И в той горячности, с которой он все это крикнул, была такая досада на случившееся, такое желание сделать все это не случившимся, не бывшим, что именно в эту минуту подполковник понял, что командующий не утвердит приговора.

— Кто его знает, — сказал сержант. — Сколько раз спрашивали, сколько раз думал, — не могу вспомнить, как так вышло.

— Не можешь вспомнить, а человек-то погиб! — сердито сказал Серпилин.

— Моя вина. — Сержант снова стал смотреть мимо Серпилина в сторону, туда, куда смотрел сначала. И, так и продолжая смотреть туда, в сторону, добавил: — Разве я не знаю? По нам в сорок втором, у Софиевки, по нашей позиции своя гаубичная батарея залп дала. Два убитых, девять раненых. Мы потом ходили к ним, сказали им про их грех. А что говорить? Мертвых все одно не воротишь. Мы это знаем, — добавил он печально, словно говорил это уже не от собственного имени, а от имени всех других людей — и живых и мертвых.

«Да, если бы за каждый недолет, за каждую бомбу или снаряд, который в горячке боев — по своим, судить виноватых, — многих бы недосчитались», — подумал Серпилин и снова вспомнил Цветкова, уже неживого, лежавшего около могилы в не заколоченном еще гробу, за несколько минут перед тем, как крышку забьют и на нее посыплются первые комья. И лицо Цветкова — желтое, неживое, запавшее на щеках.

Вспомнил на этот раз без злобы на виновника этого, а просто с жалостью и к Цветкову и к другим людям, которые умирают, вместо того чтобы жить. Как надоело узнавать об этом!

«Какими словами и когда сказать о своем решении? — подумал Серпилин, посмотрев на подполковника. — Сейчас, или пусть сперва выведут осужденного?»

Встретившись взглядом с Серпилиным, подполковник встал, приоткрыл дверь и, окликнув конвоира, приказал осужденному выйти.

Серпилин пододвинул к себе лежавшие на столе бумаги.

— Пишу вам так: «Приговор не утверждаю. Считаю меру наказания чрезмерной…» Как вам дальше писать: «Возвращаю на новое рассмотрение»? Или «Предлагаю пересмотреть»? Как там у вас полагается?