Кальман Миксат - Голубка в клетке

— От какой болезни? — пробормотал Петер в замешательстве, вызванном бесконечно иронической интонацией Эстер.

— От старости.

— Перестань, не шути. Завтра утром я ее отправлю за океан совершенно здоровой и положу завидный докторский гонорар в свой карман. Его нам как раз хватит, Эстике, чтобы начать новую жизнь.

— Ты не обманываешь меня, Петер? Петер воздел два сложенных пальца к небу.

— Не надо клясться. Мне не нужны твои клятвы! Мне нужно твое сердце. Вот мы уже и дома.

Там, наверху, в маленькой клетушке под крышей, они провели несколько действительно идиллических часов. Ничего-то там не было, кроме одного стула, ну да им ничего и не нужно было.

— Садись ко мне на колени, Эстике!

Эстер нашла огрызок свечи, но не было спичек.

— Не ищи, зачем они, женушка!

— Но ты меня даже не видишь!

— Мне хватит твоих губ. Дай их мне, дай попробовать старого меда. Мед и в темноте сладок... Скажи, моя любушка, никто не собирал его с тех пор?

(Ага! Кто-то сейчас радовался тому, что не зажег свечу.) Планы, мечты, ласки, на нежное слово — нежный поцелуй, затем румянец на щеках, два маленьких розовых колесика... Да, на этих колесиках ой как бешено катится время!

Петеру надо было уходить.

— Когда ты придешь завтра? — вздохнула Эстер.

— В полдень, а может, еще раньше, — упоенный любовью, прошептал Корлати.

— Не заставляй меня ждать, мне это будет мукой. Лучше скажи точно, когда придешь.

— Ровно в полдень я буду здесь.

Эстер проводила его немного по лестнице, затем взбежала к себе в комнату, открыла окно и ждала, пока Петер выйдет на улицу. Тогда она схватила свою корзинку и с высоты высыпала на него все цветы. Так она распрощалась со своим ремеслом.

Но в то же мгновение что-то словно кольнуло ее: не рано ли? Ночью она не могла заснуть от этой мысли. Из маленькой! жестяной печурки ринулись к дверям различные чудовища: черные быки о трех рогах, огромные змеи на перепончатых крыльях, как у летучих мышей, смеющиеся черти, печальные гномы, и все эти чудища будто бы кричали ей: «Рано, рано, рано!»

Утром она оделась в лучшее платье. Медленно, страшно медленно тянулись минуты, каждые четверть часа она ловила бой курантов. «Тик-так! Тик-так — разговаривали комнатные часы. — Придет — не придет! Придет — не придет.

Чем ближе был полдень, тем более нарастало в ней беспокойство, сомнение, отчаяние, и ее маленькое бедное сердце тоже стучало, как часовой маятник: «Не придет — придет!»

Наконец на башне пробило двенадцать. Загудели-запели гамбургские колокола.

Замолчите, противные колокола! Как будто слышатся шаги по лестнице. Это сюда. Не может быть никакого сомнения — это мужские шаги. Он пришел, он пришел!

Лицо и глаза Эстер загорелись от радости, она метнулась к маленькому зеркальцу, чтобы бросить на себя мимолетный удовлетворенный взгляд, засмеялась и, напевая, побежала открывать дверь.

Но дверь уже открылась. В комнату вступил полисмен.

— Вы — Эстер Корлати из Будапешта?

Эстер, онемев, уставилась на него затуманившимся взором.

— Именем закона вы арестованы. Следуйте за мной!

* * *

Я подхватываю снова нить своего рассказа — на сей раз год спустя, чтобы и заключительный аккорд не был утерян.

Его превосходительство губернатор Алторьяи прибыл на днях в Будапешт из своего словацкого комитата и, за отсутствием партнеров, мило проводил время в «Национальном казино», расспрашивая о своих старых знакомых.

— Да, а что сталось с красавицей госпожой Корлати? Слышал кто-нибудь об этой маленькой голубке?

— Голубка теперь сидит в клетке, — заметил губернатор Гравинци.

— Как так?

— Поймали в Гамбурге, все по тому же делу о подложном векселе.

— Это, пожалуй, слишком жестоко, — вздохнул Алторьяи.

— Ее уж было перестали искать, но какой-то подлец донес.

— А что с Корлати? Жив он?

— Жив, да еще как процветает! Он сейчас как раз здесь с какой-то важной англичанкой и сорит деньгами направо и налево.

— Хотелось бы с ним встретиться.

— Ничего нет легче! Он сейчас как раз в казино, во внутреннем зале.

Алторьяи поднялся и направился было разыскивать своего старого дружка.

— Подожди, пока он сам не спустится сюда, а то помешаешь, — заметил Гравинци. — Там заседает какой-то суд чести, и Корлати председательствует.

Алторьяи удивленно уставился на Гравинци, но не нашел на его лице и тени иронии. Гравинци считал вполне нормальным, что Корлати — председатель суда чести. Алторьяи взглянул на других собеседников, но и те не выказывали никакого изумления.