Энтони Берджесс - 1985

– Вот и приехали, – сказал санитар. – ГУ-5, в прошлом замок Перфлит-кастл. Услышишь, как птички поют, увидишь изгороди и всякие там одуванчики.

Двери фургона открылись.

– Считай, тебе чертовски повезло, что ты тут, а не в грязной каталажке.

– Кто угодно волен войти, – откликнулся Бев, – если мыслит здраво.

– Заткни хлебало, – посоветовал пристав из пробации. – Вылезай и топай внутрь.

Санитар в белом халате передал Бева паре в еще более чистых белых халатах. Эти могли похвастаться планшетом с зажимом для бумаг и хмурыми минами. Бева отправили на медосмотр.

– Давай, наклонись хорошенько. Нам надо до самого верху заглянуть. Вот так-то лучше.

Недоедание, тонус мышц ослаблен, затемнения в правом легком, сердце нуждается в наблюдении, зубы ужасные. Очень грязен.

Душевное состояние помытого и облаченного в казенный халат Бева оценивали доктора Шиммель и Килберн, причем Килберн оказалась пергидролизной блондинкой, худой и резкой. Он попытался наделать ошибок в матричном тесте, но его ошибки были настолько логичны, что их сочли правильными.

– Да что с вами такое, приятель? – спросил доктор Шиммель. – Вы могли бы вести здоровую, полноценную жизнь, если бы захотели.

– Знаю. Но это означало бы одобрить безумную, психопатическую трясину философии государства.

– Это недемократично. Безумие определяется неприятием стиля жизни и этоса большинства. Вы провозглашаете безумие на словах и своими действиями.

Оба врача нахмурились над толстым досье, сопровождавшим Бева в его странствиях.

– Что вы намерены со мной делать? – спросил Бев.

Ему не ответили.

– Послушайте, не понимаю, где я ошибся. Я рос в государстве, которое считалось триумфом столетий институционного здравомыслия. Я вижу, как меняется мир. Должен ли я меняться вместе с ним?

Оба поглядели на него с тихим удовлетворением, точно сам этот вопрос всецело подтверждал его безумие.

– Вы часть его, – сказала доктор Килберн. – Ваша ошибка в предположении, что наблюдатель-человек может существовать отдельно от наблюдаемого. Мягко говоря, ваше заблуждение – в сопротивлении переменам.

– Я не стану сопротивляться переменам, которые вернут мир назад к здравости. К принятию справедливости и полезности духовных и эстетических идеалов.

– Да? – подстегнул доктор Шиммель.

– Возьмем британскую конституцию, – сказал Бев. – Я полагаю, что народ должен иметь представительство, как имел его веками. А сейчас у нас верхняя палата, набитая пожизненными пэрами ОК. Палата общин вообще отмерла. Монарх как глава исполнительной власти возглавляет кабинет министров, состоящий из выпускников политического колледжа ОК. Принцип выборности исчез совсем.

– Народ выбирает своих профсоюзных представителей, – возразил доктор Шиммель. – Разве это недостаточно справедливо?

– Нет, поскольку жизнь не сводится к тому, что сегодня сходит за труд. Жизнь – больше, чем справедливая зарплата и все сокращающийся ассортимент скверно изготовленных, бесполезных товаров потребления, на которые эту зарплату можно тратить. Жизнь – это красота, истина, духовные стремления, идеалы, эксцентричность…

– Ага, – хором сказали врачи.

На Бева накатила огромная усталость.

– Так не пойдет, не пойдет, не пойдет, не пойдет, – пробормотал он и, подумав, добавил: – Забудьте. Все равно что обращаться к паре кирпичных стен. Делайте, что нужно. Я в ваших руках.

«Не дай, чтобы им сошло это с рук». Парень с соседней койки, в прошлом профессиональный автор песен, красиво вывел эти слова готическим шрифтом (заглавными и строчными буквами) на картонке, вырезанной из крышки от коробки для рубашек («Рубашки казенные, серые, средний размер, 10 шт.»). С разрешения смотрителя палаты картонку прикрепили скотчем к стене над прикроватной тумбочкой Бева. Никто не осведомился, в чем смысл этих слов, их сочли символом умопомешательства Бева.

Кормили просто и сносно. На просторном участке при заведении проводили матчи по футболу и крикету. Имелась даже библиотека, собранная из книг, ускользнувших от ликвидации, когда государство национализировало старые загородные дома аристократии. Тома проповедей семнадцатого века, «Времена года» Томсона, Поуп, Коупер, «Защита английского народа» Джона Мильтона, ничего после приблизительно 1789 года.

«Не дай, чтобы им сошло это с рук». Не дай, чтобы что кому сошло с рук?

Тут редко интересовались новостями из внешнего мира. Мистер Трешер, некогда диктор на телевидении, склонный в свои последние (буквально) дни на работе к скабрезным ремаркам о зачитываемых новостях, патетично не желал расставаться с профессией и объявлял в дневной комнате о событиях, которые могли быть, а могли и не быть вымышленными: