Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 2

Соединялъ ли въ себѣ этотъ молодой джентльменъ (которому было въ скобкахъ сказать, всего двадцать три года) порокъ старческой скаредности съ порокомъ юношеской расточительности, это было дѣло нерѣшеннымъ, — такъ благородно онъ умѣлъ хранить свои тайны. Онъ сознавалъ важность приличной наружности и любилъ хорошо одѣваться. Но онъ торговался до нельзя во всемъ, что составляло его движимость, отъ сюртука на плечахъ до фарфора на чайномъ столѣ включительно, и каждое, сдѣланное такимъ образомъ пріобрѣтеніе, представлявшее чье-либо раззореніе или лишеніе, получало въ его глазахъ особенную прелесть. Одержимый алчностью, онъ любилъ осторожно держать неравныя пари на скачкахъ, и если выигрывалъ, то увеличивалъ ставку, а если проигрывалъ, то морилъ себя голодомъ до слѣдующаго выигрыша. Странно, отчего деньги такъ цѣнятся глупымъ и презрѣннымъ осломъ, не размѣнивающимъ ихъ ни на какія потребности; а между тѣмъ нѣтъ животнаго надежнѣе осла подъ денежный вьюкъ. Лисица въ этомъ отношеніи уступитъ ослу.

Обаятельный Фледжби прикидывался молодымъ денди, живущимъ на капиталъ, но былъ извѣстенъ по слухамъ, какъ своего рода разбойникъ, торгующій векселями и пускающій деньги въ оборотъ различными некрасивыми способами. Кругъ его знакомыхъ, считая въ томъ числѣ и Ламля, имѣлъ тоже разбойничій характеръ, недвусмысленно проявлявшійся въ прогулкахъ друзей по привольнымъ просѣкамъ барышническаго лѣса, растущаго по окраинамъ акціонернаго рынка и биржи.

— Я полагаю, Ламль, — говорилъ обаятельный Фледжи, прожевывая свой ломоть хлѣба съ масломъ, — вы были всегда пріятнымъ человѣкомъ въ дамскомъ обществѣ?

— Всегда, — отвѣчалъ Ламль, все еще хмурясь отъ прежняго обращенія Фледжби.

— Это вамъ отъ природы далось, а?

— Дамы баловали меня, не знаю, почему, — проговорилъ Ламль еще угрюмо, но давая понять, что онъ не добивался этихъ побѣдъ.

— Хорошее дѣло сдѣлали, что женились, не такъ ли? — спросилъ Фледжби.

Ламль улыбнулся (скверной улыбкой) и хлопнулъ себя пальцемъ по носу.

— Мой покойный родитель попался впросакъ съ этимъ дѣломъ, — сказалъ Фледжби. — Но Джордж… какъ бишь ея настоящее имя, Джорджина или Джорджіана?

— Джорджіана.

— Я вчера объ этомъ думалъ: не зналъ, что есть такое имя. Я думалъ, оно должно кончаться на «ина».

— Почему?

— А вотъ почему. У васъ, напримѣръ, концертина, и вы играете на ней, если умѣете, — отвѣчалъ съ разстановкою Фледжби, медленно соображая. — Или у васъ, положимъ, скарлатина, если вы ее захватили… А то еще: для спуска съ аэростата вы пользуетесь параш… Впрочемъ нѣтъ, это не подходитъ. Такъ вотъ Джорджіана…

— Что же вы хотѣли сказать о Джорджіанѣ? — ворчливо намекнулъ Ламль послѣ напраснаго ожиданія.

— Я хотѣлъ сказать о ней, сэръ, — заговорилъ опять Фледжби, очень недовольный напоминаніемъ, что она, мнѣ кажется, не зла, не изъ числа бодливыхъ.

— Она олицетворенная кротость, мистеръ Фледжби.

— Еще бы, вы, конечно, это скажете! — пробурчалъ Фледжби, начиная горячиться, какъ только коснулись его интересовъ. — Но вотъ дѣло въ чемъ, да будетъ вамъ извѣстно: то, что вы говорите, — не то, что говорю я. Я же, имѣя передъ глазами примѣръ моего покойнаго родителя и моей покойной родительницы, говорю, что Джорджіана, кажется, не изъ числа бодливыхъ.

Достопочтенный мистеръ Ламль былъ нахалъ и по природѣ, и по житейскому навыку. Замѣтивъ, что Фледжби становится все грубѣе и что примирительный тонъ не достигаетъ цѣли, онъ вонзилъ суровый взглядъ въ маленькіе глазки пріятеля съ намѣреніемъ дѣйствовать иначе. Удовлетворившись тѣмъ, что ему удалось подмѣтить въ этихъ глазахъ, онъ разразился гнѣвомъ и ударилъ рукой по столу такъ, что фарфоръ на немъ запрыгалъ и зазвенѣлъ.

— Вы дерзкій негодяй, милостивый государь! закричалъ мистеръ Ламль, поднимаясь со стула. — Вы въ высшей степени возмутительный негодяй! Что вы хотите мнѣ доказать такимъ поведеніемъ?

— Послушайте!.. Не горячитесь!.. — забормоталъ растерянно Фледжби.

— Вы, сударь, дерзкій, возмутительный негодяй! — повторилъ мистеръ Ламль.

— Послушайте, вы, знаете ли… — произнесъ Фледжби, окончательно робѣя.

— Что, струсилъ, мерзавецъ? Струсилъ, подлый бродяга? — кричалъ мистеръ Ламль, свирѣпо вращая глазами. — Если бъ вашъ слуга былъ здѣсь, чтобы вычистить потомъ мои сапоги, я надавалъ бы вамъ пинковъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, вы этого не сдѣлали бы, я увѣренъ! — жалобно захныкалъ Фледжби.

— Я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Фледжби, — сказалъ Ламль, приближаясь къ нему. — Такъ какъ вы осмѣливаетесь быть дерзкимъ со мной, то я намѣренъ вамъ себя показать. Дайте мнѣ вашъ носъ!