Кальман Миксат - Призрак в Лубло

Словом, что вы ни говорите, а этот мир подземный очень даже в другом мире, в том, что над землей...

А что если отыскать бочонок, про который старый Черницкий однажды сказал своему сыну:

― Есть у меня один волшебный бочоночек, уж когда он покатится да скажет: «Цып, цып», ― все эти курочки с коронами да с гербами на дворянских дипломах сами к тебе сбегутся?

Нашел кто-нибудь однажды этот бочонок или нет, теперь можно только догадки строить. Одно точно, что когда Черницкий-младший возвратился из Кракова, он того волшебного бочонка больше не видел. Многое говорило о его гневе. И большая часть признаков оказалась на спине хозяюшки-литвинки. (После чего она недели три не носила открытых платьев.)

А Черницкий бегал, обезумев, по своему винному подвалу, да искал бочонок.

― Эй, баба, баба, где бочонок-то?

― Какой еще бочонок?

― Тот, на котором написано: «Кермецкий урожай».

― Ну уж было бы из-за чего такой переполох поднимать? Хотя бы токайское вино в нем было! А то!

Но Черницкий рвал волосы на голове и как угорелый носился по винному погребу.

― Молчи ты, баба, молчи! Он же доверху был набит кермецким золотом!

Теперь настал черед хозяйки испугаться, и они уже вместе принялись искать. Обшарили все углы, все закоулки в подвале, но увы ― «волшебного бочоночка» и след простыл.

Знаю, будут на меня сердиться некоторые читатели за то, что в моих повестях мужчины секут женщин кнутом. Но я все равно обязан рассказать вам, что Черницкий, желая выместить злобу, действительно сек жену, однако замечу при этом, что ему и самому было жалко исполосовать белоснежные ее плечи синими бороздами.

― Пусть тебя господь покарает, смешливая лягушка, за твою беззаботность! Неужто ты не могла получше присмотреть за этим ворюгой Каспереком? Разве по его роже не видно, что он ― негодяй? Или, может, он понравился тебе, распутным твоим глазам? Знаю я вашу подлую породу! Наверное, еще и ужином его угостила? Вот тебе, вот тебе, паршивка! ― Пуф, пуф! ― щелкал кнут. Но поверьте, это был не какой-нибудь безжалостный ременный бич. Такую нагайку я и самому себе пожелал бы. Потому что нагайкой была длинная, до пят распущенная коса пани Катарины. Ею разгневанный Черницкий и хлестал жену, весь в мыле от гнева и отчаяния. ― Увез негодяй Касперек заветный бочонок вместе с пустыми бочками! Или, может, ты сама его ему отдала? Ну так вот катись за ним следом и возвращайся домой не иначе, как только восседая на том бочонке. Добывай бочонок как хочешь ― с помощью судей или своей смазливой мордашки!

Пани Катарина прихватила с собой адвоката и, меняя где ложно перекладных лошадей и нигде не останавливаясь на отдых, помчалась в Лубло, вслед за Каспереком.

Приехав в Лубло, пани Черницкая первым делом отправилась к городскому старосте, Тивадару Любомирскому. А он как раз был занят приятным делом: сидя у стола, считал золотые монеты, делил «рыжих жеребчиков» по табунам, в каждый ― по пятьдесят штук раскладывал. Знать, староста считать умел только до пятидесяти.

― Ну, что такое стряслось, красавица?

― Ох, ваше благородие, большая беда приключилась! Михай Касперек, мещанин ваш из Лубло, украл из подвала моего мужа целый бочонок золота.

― Ну и негодяй! ― не удержался от возгласа староста. ― Так вот откуда взял он денежки, чтобы теперь заплатить мне свой долг в семь сотен злотых?!

Сказал староста, да тут же и прикусил язык: понял, что проболтался.

― Ну это я шучу, красавица! Потому что Михай Касперек ― честный человек и хороший мой друг. И слава у него как у виноторговца добрая. А что касается долгов его, так вот, видите, он и их честно платит. Мне, по крайней мере, всегда платил. Поэтому прежде чем в таком преступлении человека обвинять, надо все как следует взвесить. Кто видел, что это он у вас деньги взял?

― Господь бог видел, ― вздохнула женщина. ― Он ― свидетель.

― Это все хорошо, ― сказал староста, ― только господь бог ― неподходящий свидетель.

Однако пани Катарина и ее адвокат продолжали настаивать, и старосте пришлось созвать членов городской судебной курии: пана Завадского, главного судью, Йожефа Гертея и Криштофа Павловского, присяжных заседателей, чтобы они и вынесли свой справедливый приговор по делу женщины, приехавшей из Варшавы. Председательствовал на судебном заседании сам городской староста, только он не голосовал со всеми вместе.

― Я могу повесить своего друга Касперека. Если вы, Панове, осудите его! ― сказал староста с присущим ему грубоватым юмором, ― Что же касается голосования, то в нем я участвовать не могу, ввиду тех нежных отношений, в которых мы с ним пребываем... Я полагаю, вы меня поняли, господа?