Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

С бьющимся сердцем, вконец обалдев, помчался я на другой конец города, где жил полицейский Андраш.

— Андраш, вставайте, скорее вставайте!

— Что, татарин, что ли, идет? — буркнул он и повернулся на другой бок.

— Встаньте немедленно, беда!

— Ну что там… — полусонно протянул он.

— Помните словака-сторожа, которого я позавчера велел запереть?

— Ага, правда ведь… Помню, как же.

— Да знаете ли, что он мог умереть за это время?

— А конечно, мог. Ну, только дай бог, чтобы большей беды не было в нашем славном комитате.

— Давайте-ка поживее, пошли вызволять его. Ну же, раз-два!

— В такое-то время? — удивился Андраш.

Но все же он поплелся за мной, хмуро толкуя по дороге:

— Напрасный это труд, ваша милость, потому как, ежели он помер, все одно только завтра похоронить его сможем, а ежели жив, то, стало быть, и он спит и не очень-то нам обрадуется…

— Идем, идем скорее!

Он принес из канцелярии ключ, и мы тихонько, со сжимающимся сердцем, побрели на задний двор, где помещалась тюрьма.

Виски у меня горели, ноги подкашивались; мне казалось, что я вот-вот рухну. О, эти ужасные три-четыре минуты стоили целого года страданий.

Заскрежетал в ржавом замке ключ, и дверь открылась…

— Ступайте вперед вы, Андраш, — прошептал я дрожащим голосом, — дайте мне руку, Андраш… мне страшно…

— Холодная у вас, барин, рука…

— Кликните его, Андраш… кликните…

— Эй, Мишо, Мишо Врана! — крикнул Андраш.

— Гопп! — отозвался Врана, подскочив к нам.

От радости я взвизгнул и прислонился в изнеможении к стене:

— Значит, вы еще живы, Михай?

— А то как же? — ответил он.

— А мы-то думали, что вы умерли.

— Еще чего! — насмешливо отвечал он, не обратив даже внимания на мои ребяческие страхи.

— Теперь-то вы свободны, Михай Врана. Сниму с вас допрос по делу Дюрдика и можете отправляться домой…

Он не сказал ничего, только шагнул ко мне раз, другой… Я подумал: вот сейчас схватит меня за горло, чтобы отомстить за мое самодурство, — я, разумеется, стерпел бы все от него.

Но он ничего такого не сделал и подошел ко мне лишь за тем, чтобы «клониться и, шумно дыша, поцеловать мою руку.

— Спасибо, — протянул он, — что изволите меня домой отпустить. Уж вы поверьте, ваша милость, не плохой я человек.

Я вырвал руку и покраснел.

Он надел свою широкополую шляпу и поправил на себе ремень с пятью пряжками.

— Я так и думал, что меня выпустят. Потому как знаю: в нашем благородном комитате все по справедливости.

Это был мой единственный узник. Он нисколько не походил на забытых узников нынешнего дрянного века. Он-то знал честь. Спустя неделю он снова открыл дверь моего кабинета.

— Ну, что случилось, дружище Врана? Он достал из-под сюра плетеную корзинку.

— Да вот, принес немного сладкого винограду, в благодарность вашей милости.

…Я попробовал виноград, но мне он не был сладок.

1884

Перевод В. Клепко

Однажды довелось мне быть свидетелем того, как торговался Гергей Чомак.

Вошел он в скобяную лавку, поздоровался;

— День добрый.

— Чего угодно?

— Мне б косу.

Лавочник проворно вскочил, вмиг приволок целую дюжину кос и разложил их на прилавке. Степенный Чомак, лишь искоса взглянув на предложенный товар, отвернулся и попросил:

— Покажите-ка мне, почтенный, косы с клеймом, на котором пушка обозначена.

Лавочник убрал косы с клеймом в виде быка и принес несколько штук с пушкой.

— А больше-то у вас нет, что ли? — заметил пренебрежительно Чомак.

Лавочник терпеливо разложил перед посетителем все косы, какие только были в лавке.

Гергей Чомак окинул косы придирчивым взглядом, однако даже не прикоснулся к ним. Раздумывая, почесал затылок.

— Ну, что-нибудь еще не устраивает?

— Нет, знаете, посмотрю-ка я лучше те, что с быком. Делать нечего, лавочник снова принес только что принятые с прилавка косы.

Кажется, и сам привередливый Гергей Чомак почувствовал теперь себя неловко. Он взял первую попавшуюся под руку косу и, прищурив правый глаз, пробежал по ней взглядом. Затем он прищурил левый глаз и пристально оглядел косу, держа ее уже в вертикальном положении, сперва острием вниз, а затем подняв над головой.

— Почем? — спросил он равнодушным тоном.

— Два форинта.

— Вот эта коса? — И в его голосе зазвучала насмешка. — Не может того быть, чтобы она столько стоила.