Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

1878

Перевод И. Миронец

Мал бадьский ручей. Сузившаяся серебряная лента его обрела широкую песчаную оправу, а поблескивающий песчинками бережок, что весь истоптан крошечными ногами сказочных фей, обрамлен нескончаемым ракитником.

На бадьской мельнице стоит работа. Двор завален мешками, а нетерпеливые мужчины и женщины из Гозона, Чолто так и облепили берег Бадя возле мельницы — сидят, ожидают воду.

Если вода не прибудет, они знают, что предпринять. Вон Дюри Кочипал, работник с мельницы, уже уволок с майорнокского кладбища «коня святого Михая» * — поскольку сожжение его является проверенным способом вымогания дождя у небесных властей.

И надо бы, чтоб помогло! Правда, шлюзы спущены и к ночи у плотины собирается немного воды, которая час-другой покрутит колеса, но что это, когда столько зерна навезли? Пока до последнего мешка очередь дойдет, его уже плесень перемелет.

Все злятся, ворчат, одна только мельничиха, раскрасавица Клара Вер, снует, улыбаясь, меж клиентов, хотя от нынешней засухи она больше всех в убытке.

Коли так будет продолжаться — конец бадьскому мельнику, особенно если он еще подзадержится в солдатах, ибо, что поделаешь, арендная плата высока, а женщина — она женщина и есть, хотя бы и золотым позументом опоясана.

Однако жена Михая Пиллера из Гозона не упустит и свое словечко вставить на этот счет:

— Смотря какая баба. Правду я говорю, а, Жофи Тимар? Хотя, что до мельничихи, то за нее и я бы не поручилась, потому как рыжие волосы… ох, уж мне эти рыжие волосы… Правильно я говорю, а, Жофи, душенька?

— Нет, тетка Жужи, неправильно! Она хорошая женщина, хоть и красивая.

— Много ты там видишь из-под своего черного платка.

— Я тут была, когда она мужа провожала… уж как она убивалась, раз сто, должно быть, обняла его.

— Каждая разумная женщина, сестричка, носит свою вигано * так, чтобы только лицевую сторону видно было. Так-то… значит, говоришь, чувствительно простились?

— Мельник спросил тогда у своей Клары: «Будешь ли ты верна мне?» А Клара Вер так ответила: «Скорей Бадь наш в гору повернет, чем мое сердце от тебя отвернется».

— Бадь да вспять? — захохотала язвительно Пиллер. — Заруби это себе на носу, Янош Гейи.

Засмеялись и остальные. Недоставало еще, чтобы эта струйка да назад повернула… Бадьский горе-ручеек и под гору-то еле тянет! Не нынче-завтра песок поднатужится, да и проглотит его вовсе.

За разговорами о ручье да о мельничихиной клятве все развеселились — все, кроме Яноша Гейи. От слов Пиллер он покраснел и надвинул шляпу на глаза, впрочем не настолько, чтобы потерять из виду плетень, на котором мельничиха развешивала белье.

Высунутые язычки солнечных лучей плясали по плетню: где лизнут мокрый холст, там он и белеет.

Глаза Яноша тоже бросают туда свои лучи, а лицо Клары Вер от них алеет.

Женщины, что съехались молоть, тут же заметили — еще бы! — эти взгляды. И пошли судачить, — еще бы! — а чего их языки коснутся, то сразу почернеет.

Вот и темную тучу поди они же накликали. Заволокла вдруг с запада все небо. Ну, заждавшиеся гозонцы, майорнокцы, все теперь будет в порядке: сегодня тут еще завертятся жернова. Под вечер хлынул ливень, да такой, что даже борозды в поле стали ручьями. Не дурак, видно, Дюри Кочипал, не напрасно сжег «коня святого Михая».

Три дня и три ночи работала мельница. Убывало зерно, убывали желающие молоть. К вечеру третьего дня остались только десять мешков с пшеницей Яноша Гейи.

Может, молодица преднамеренно оставила эти мешки, чтобы подольше задержать у себя их хозяина? А вдруг она только дразнит его? И взгляды ее — всего лишь цветы акации… Роняет их акация на всех, но цветет так высоко, что ветку с нее не сломишь…

С нетерпением ждал Гейи, когда же выйдет красивая мельничиха.

— Послушай, Клара Вер… Вот мы с тобой одни. Хорошо ты сделала, что оставила меня последним…

— Не я тебя оставила. На мельнице всех обслуживают по старшинству, — ответила Клара Вер обиженно и повернулась к Яношу спиной.

Коренастый, крепко сколоченный парень заступил ей дорогу, его красивые большие глаза горели хмельным огнем.

— Постой, не уходи. Я хочу сказать… вот уж четыре дня стою я здесь с возом, корм кончился, мои лошади голодные. Дай мне с чердака охапку отавы.

— Хоть две.

— Ну а я… я уже два года мечтаю о твоем поцелуе, — прошептал он, и взгляд его замер на стройном как лилия стане, который, казалось, сломили эти слова. — Поцелуй хоть разок, Клара!