Садриддин Айни - Рабы

Солнце село. Луна еще не взошла. Землю охватила тьма. В этой густеющей вечерней тьме конь сардара отбежал от дороги в сторону и остановился у незаметного бугорка. И остальные кони кинулись к нему, прижимаясь друг к другу. Кони начали бить песок копытами. Один из молодых туркменов сошел с коня. Он вытащил на мешка лопату с короткой ручкой и принялся разгребать песок. Он вырыл глубокую яму под бугорком и вытащил из-под земли большои белый комок, облепленный песком.

Отбросив лопату, юноша вынул из ножен свой нож и нарезал, словно дыню, белые ломти.

Другой юноша роздал лошадям эти ломти. Каждый конь, проглотив этот ломоть, сразу успокаивался, точно напился воды и отдохнул. Каждый встряхивал гривой, отфыркивался, был готов снова пуститься в путь.

Это было сало, бараний курдюк. Опытные разбойники, направляясь в Герат, через каждые три-четыре часа пути закапывали! глубоко, аршина на два вглубь, это сало. Долго скакавших, разгоряченных лошадей поить было опасно. А ломоть сала утолял и жажду и голод коней.

И кони, много раз ходившие в долгие походы по безводным пескам, хорошо запоминали место, где зарыт белый жир, спасающий их от мук и гибели.

Утолив жажду коней, туркмены снова погнали их вскачь. Много раз останавливались они так: ночью, на рассвете, среди раскаленного полдня, вечером. Снова ночью. Снова днем…

Наконец достигли жилья, где можно было дать коням остыть, напоить их, накормить травой.

Все так же наметало ветром песок к стенам.

Между песчаными холмами, сорвавшись с корня, катились прозрачные шары перекати-поля.

Во дворе Клыча-халифы женщины ткали ковры и тихо, почти одними губами, разговаривали.

В тот день челнок слишком часто падал из рук биби [23] Стр. 36. Биби — женщина почтенного возраста. Чаргуль, нитка пылилась на земле, к ней приставали соринки.

— Что с тобой, Чаргуль? — спросила другая ткачиха, глядя на нее.

— Ты же знаешь, что я разводка и что у меня нет детей. [24] Ты же знаешь, что я разводка и что у меня нет детей — Четыре «законные» жены, которые позволяет иметь мусульманину шариат (свод мусульманского религиозного права), использовались, как правило, в качестве рабочей силы. Для увеличения этой «рабочей силы» с женами разводились под предлогом бездетности и оставляли их при доме, уйти «разводке» все равно было некуда, а вместо нее появлялась новая «законная» жена, иначе говоря — новые рабочие руки. Что это мне сулит?

— А что?

— Сегодня он прогнал Джахангуль. И прогнал Тутыгуль. Завтра он может прогнать и меня. Я думаю об этом. Кто может поручиться, что завтра это не произойдет со мной. Беда может упасть и на мою голову.

— Ты искусная ковровщица. Ты трудолюбивая. Халифа тебя не тронет.

— Какая ему польза от моего мастерства: шерсти-то нет по всей Марыйской степи!

Помолчав, биби Чаргуль вздохнула:

— Если бы в хозяйстве было изобилие, я бы не боялась, заработала бы хлеб. Но сейчас чем я заработаю? Мне и этой просяной лепешки не оправдать, которую он дает. Я боюсь потерять просяную лепешку. Думаю об этом. Вот и дрожат руки. Тогда голодная смерть.

— За сколько он тебя купил? — спросила ткачиха, желая перевести разговор на другое.

— За пять тысяч тенег и одного верблюда, — ответила биби Чаргуль.

— Видишь, как дорого он за тебя заплатил.

Биби Чаргуль уловила в словах женщины попытку оправдать халифу на тот случай, если он прогонит бесполезную биби Чаргуль. Прогоняя ее, он тоже пострадает: деньги и верблюд окажутся отданными попусту. А может быть, она хотела сказать, что халифа пожалеет денег, заплаченных за нее…

— Мне от этой цены нет пользы, халифе — нет убытка. Деньги за меня получил мой дядя. Их у него давно нет. Когда меня продали, мне было пятнадцать лет. А теперь мне тридцать пять. Не жалея глаз, я ткала ковры халифе двадцать лет, и он получал от меня дохода по тысяче тенег в год. Не меньше. Я думаю, что гораздо больше. Но будем считать так. Значит, я за свою жизнь заработала ему двадцать тысяч тенег. А дядя давно прожил те деньги, которые должны были бы обеспечить меня в случае развода. Их уже двадцать лет как нет.

Видно было, что давно все это ею обдумано, все подсчитано, все взвешено. Но, опустив глаза, она скрывала это от всех. И только теперь, когда беда вот-вот может случиться, она раскрыла свой затаенный страх.

Вытирая кончиком рукава лицо, она посмотрела сквозь слезы на свою подругу Чаманбак.

— Двадцать лет работаю. Только пять лет из них я была женой халифы. Когда мне исполнилось двадцать лет, халифа купил еще несколько девушек, а мне дал развод, и я стала разводкой в его доме. Ты счастливее — у тебя от него два сына, Хасан и Хусейн. Тебя не прогонят. А ведь и я за те пять лет дважды рожала.