Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

А потому она наконец-то склонила голову к оголенному пухленькому плечику и сказала:

— Ох, как вы все мне надоели! Ну, так и быть. Проси в кабинет эту, как ее там…

— Ее зовут Лия де Бомон, — подсказал просиявший Иванушка и проворно ринулся в приемную.

Стоило ему сделать приглашающий знак, как посланница Людовика с удовольствием оторвала усталое седалище от роскошного кресла и последовала вслед за пригожим фаворитом и графом Воронцовым в кабинет императрицы. А впрочем, она была загодя предупреждена вице-канцлером, что ждать придется долго, даже очень долго, ибо большей копуши в решении государственных дел, чем Елизавета, просто невозможно себе вообразить.

— Вы не поверите, сколько хлопот доставляет мне нерешительность и медлительность ее величества! — чуть слышно, дабы избежать недобрых ушей, лепетал Воронцов. — Хотя бы я думал, что какое-нибудь дело окончательно слажено вечером, я все же не смею это утверждать, зная по опыту, что на следующий уже день все может измениться. Императрица хочет быть в курсе всех дел, она настаивает, чтобы ничего — слышите, ни-че-го! — не решалось помимо нее. Однако как ей найти время для управления государством?! Времени такого решительно нет. Балы, охота, нужно одеваться, нужно идти в церковь, опять одеваться, и опять, нужно успеть туда и сюда… Помнится мне, шведский резидент [69] В описываемое время это слово употреблялось в значении «посланник». интересовался судьбой документа, который касался личной безопасности государыни. Она обещала подписать его и собственноручно отправить в Швецию. «Вам уже ответили из Стокгольма?» — спросили мы с ним спустя немалое время. «Боже! Я забыла подписать бумагу!» — всплеснула она руками. Если мы пытаемся открыть ей глаза на беспорядок, царящий вследствие ее беспечности во всех отраслях управления, она вздыхает: «Боже, как меня обманывают!» — и возвращается в прежнее состояние.

Лия де Бомон сосредоточенно кивала. Она тоже кое-что слышала о нелюбви, вернее, ненависти Елизаветы вплотную заниматься делами. По Европе ходил анекдот про осу, севшую на перо императрицы в ту минуту, когда она подписывала первые буквы своего имени под трактатом 1746 года, заключаемым с Австрией. Оса отсрочила подписание трактата на шесть недель. Может статься, посланнице французского короля придется провести в приемной тоже шесть недель?

Повезло: дело обошлось всего лишь несколькими часами ожидания, и вот уже Лия де Бомон делает реверанс перед русской государыней, а граф Михаил Илларионович, запинаясь от волнения, рекомендует:

— Ваше величество, позвольте представить вам кавалера д’Эона, посланника его величества короля Франции!

Франция, Тоннер — Париж, 1728–1755 годы

5 октября 1738 года в маленьком городке Лионского департамента, Тоннере, известном первоклассным бургонским вином, у Луи д’Эона, адвоката парламента и управляющего королевскими имуществами, и супруги его, Франсуазы, в девичестве де Шавонсон, родился сын. Само рождение его не заключало в себе ничего таинственного: по меньшей мере двадцать человек видели новорожденного, который спустя два дня был окрещен в приходской церкви и записан в церковных книгах под именем Шарль-Женевьева-Луи-Огюст-Андре-Тимоти. Из всех этих имен одно, женское, было дано мальчику в честь его крестной матери. Свидетелями крестин подписались три лица, известные всему городу. Как было принято, Шарль был отдан на воспитание кормилице, жившей в самом многолюдном квартале. Ребенок рос и воспитывался на глазах у всех, и это был самый обыкновенный мальчишка. Правда, он очень любил наряжаться в платье старшей сестры, но это всех только забавляло, потому что переодетого Шарля совершенно невозможно было отличить от девчонки.

По достижении возраста Шарль был отдан учиться в городскую коллегию, однако его неуемный и озорной нрав частенько мешал ему и становился причиной публичных наказаний: священник сек его розгами по голой спине на глазах у всех — в назидание прочим шалунам.

Из местной школы Шарля привезли в Париж, в коллегию Мазарини, где дети дворян, готовившиеся на судебные должности, довершали свое образование и воспитание. Несмотря на склонность к озорству, д’Эон оказался толковым малым. Он очень скоро получил место секретаря по судебному ведомству, потом — адвоката при парламенте, потом доктора гражданского и канонического права. А впрочем, юриспруденция казалась ему невероятно скучной. И он разнообразил свой досуг как только мог: великолепно фехтовал (массу времени проводил в фехтовальном зале) и занимался, так сказать, литературной деятельностью. Д’Эон написал две надгробные речи, статьи для различных журналов, издал брошюру «Исторический опыт о финансах» и двухтомник «Политические рассуждения об администрации у древних и новых народов». Труды эти были в должной мере наукообразны, однако более всего были занимательны живостью мысли и стиля. Это привлекло к ним снисходительное внимание знаменитых литераторов того времени, и д’Эон умудрился познакомиться и даже сделаться «на дружеской ноге» с Вольтером, Лагарпом, Берни, Пироном, Кребильоном и др. В то же время он свел знакомство с вельможами, любителями изящной словесности: это были герцог де Ниверне, литератор и дипломат, Лозен, Сен-Фуа, Базанваль и даже сам принц де Конти.