Наталья Нестерова - Стать огнем

Данилка был вроде бы не пьяный — Степан не чувствовал запаха перегара, — но все-таки хмельной, куражно-победительный. Он смущал Степана, путал карты. Пьяный — одна аргументация, трезвый — другая. А Данилка был ни то, но ни сё. Степан не имел понятия о кокаине и о том, как действует порошок.

— Слово я дал изничтожить тебя. — Улыбающийся Сорока грудью навалился на стол и смотрел с паскудной улыбкой на Степана, сидевшего напротив. — И вот сегодня клятву свою сдержу.

— Да? — притворно небрежно спросил Степан. — А я вот не клялся на тебя. Гнид много, на всех не наклянёшшси.

— Смелый, да? — хохотнул Данилка. — Я на тебя посмотрю, какой ты смелый будешь под трибуналом. Я ж не дурак, я столько лет думал! — Он откинулся назад и принялся разглагольствовать: — Его мать в костер бросили, а он хоть бы хны. Коммунист хренов, да? Я бы твою жену ссильничал, а ты бы не рыпнулся! Доказательства собирал бы! Вот! — Данилка показал неприличный жест. — Вот против меня поличья найдешь! И тут я собразил, что боле матери родной, и жены ненаглядной, и деток тебе важней — ДЕЛО. Сраный колхоз! Довожу до сведения: горит сейчас твой колхоз в смысле построек, ферм, зерна-сена… и чего еще там хранилищ. С пяти точек горит. Подпаленный моими верными людьми! Они, кстати, сибиряки. Вы нас гноили: переселенцы, переселенцы! — карикатурно вихлялся Данилка.

— Твой отец переселенец. Крепкий, честный, справный мужик. А ты — бурьян!

— Что? Да? Не сметь меня перебивать подследственному! О чем я? А, сибиряки! Такие, мать вашу… А ломаются! По долгу службы, твоей… своей… я обязан инспеки-ми-мировать… словом, лагеря…

— Из-за таких, как ты, на Васюгане и устроили всё на вымирание! Ведь можно было иначе! — не выдержал Степан.

— Молчать! Я говорю! — Данилка, казалось, хмелел все больше и больше, хотя ничего не принимал, даже воды не пил.

— Ну, говори! — Степан постарался придать голосу спокойствие.

— О чем? Да, сибиряки. Тоже ломаются. Не надо!!! — истошно завопил Сорока. — Не надо мне про сибиряков рассказывать! Все просто, эмле-ме-левнтарно, как говорил твой жид Вадим Моисеевич. Я его не успел прикончить. Сам подох. Дык вот! Приезжаю я в лагерь, беру пятерку сибиряков, натаскиваю их. Как собак охотничьих. Говорю: «Сидеть!» — они на жопу падают, командую: «Голос!» — тявкают…

Степан слушал бахвальство Данилки и сохранял нейтральный вид из последних сил.

— А теперь они, отобранные мной сибирские псы голодные, с пяти сторон поджигают! В сей час поджигают твою гребаную коммуну! За жратву и свободу, которую я им пообещал. Я тебя изничтожил! — подвел итог Данилка.

Степан долго держался. Не те несколько минут, что длился разговор-допрос с Сорокой, он держался много лет, воспитывая в себе политика, дипломата, соглашателя — человека, который жертвует природными принципами ради политической целесообразности.

Его предки не случайно носили фамилию по дикому зверю, хозяину тайги. Разъяренный медведь страшен, и совладать с ним очень трудно. Однажды в тайге Степан и еще четверо охотников столкнулись с шатуном — медведем, по каким-то причинам прервавшим зимнюю спячку. Стреляли все, и никто не промахнулся — попали в голову, а медведь шел и шел на них, все пёр и пёр, пока не рухнул с последним диким ревом.

Степан был сейчас похож на медведя, вставшего на задние лапы, а передние вскинувшего, растопырившего когти, ревущего.

Он навалился на стол, схватил Данилку за грудки и с силой дернул. Данилка перелетел через стол, с которого посыпались бумаги, карандаши, чернильные приборы, и упал на пол.

Это была не драка, а избиение. Всю многолетнюю злость, все обиды вымещал Степан, сидевший верхом на Данилке и бьющий его — не с замахом, а сверху вниз, орудуя кулаками как молотом. Сорока потянулся было к кобуре, Степан заметил, перехватил его руку, дернул с поворотом, кости выскочили из суставов, брошенная рука, неестественно вывернутая, валялась теперь, как тряпка.

Данилка только охнул. Он всегда был малочувствительным к боли, а под действием кокаина стал и вовсе как рептилия холоднокровная. Степан его уродовал, калечил, а Данилка едва ли не хохотал.

Кровавым ртом, выплюнув выбитые зубы прошамкал:

— Тебя расстреляют, а я Параськой попользуюсь, потом китайцам в публичный дом продам.

Степан встал на ноги и, наклонившись, выдернул из Данилкиной кобуры револьвер.

Драться с Сорокой, а уж тем более убивать его Степан не планировал. Напротив, хотел миром, торгом — как угодно — добиться освобождения, вскрыть заговор…