Александр Донских - Родовая земля

«Живот, живот, этот ужасный живот!..» Но и сама мысль, что она столь плохо думает о своём животе, а значит, о ещё не родившемся ребёнке, обескураживала и угнетала Елену.

Старик в присутствии Елены с каждым днём всё настойчивее, с вызывающей надменностью заговаривал с Виссарионом по-грузински. Тот поначалу отвечал, а потом — только по-русски. И старик однажды ударил внука бамбуковой палкой вдоль спины, Виссарион выхватил её и замахнулся. Но не ударил. Старик — за кинжал. Елена вскрикнула, в её животе скололось. Подоспели слуги, уговорили старика. На следующий день старый князь будто бы забыл о своей выходке, так же упорно заговаривал с внуком по-грузински. И Виссарион сквозь зубы, односложно отвечал, не вступал в споры, ожидая, несомненно, только одного — наследства. Но старик всё тянул с обещанным завещанием, хотя был тяжело болен, худел, задыхался и нередко терял сознание.

Единственное, что как-то радовало Елену в её теперешней подвешенной жизни — великолепная природа этого уютного, тёплого местечка мира. Когда в марте они, наконец, добрались до Грузии, первые две-три недели Елена восхищённо говорила Виссариону, что угодила в рай. Сады окутывались нежными радужными туманами цветения. Где-то в России ещё холод, снег, а тут вся земля — зацветающий, поистине райский сад. Запахи волновали и хмелили. А как прекрасно было море! Оно всегда было для Елены приманчивым, даже когда вздымалось мутными пенными волнами. Вечерами в парках играли духовые оркестры, кружили в танце пары курортников. Виссарион возил Елену на развалины римских крепостей, с высоких гор они обозревали изумрудные вальяжные долины и беспредельное ластящееся море.

Но уже к началу лета Елена стала замечать странные перепады в своих чувствах: окружающее всё чаще утомляло и раздражало её, даже цветы и фрукты, которых раньше она и видеть не видывала в таком живописном, богатом, просто сказочном изобилии. Она сначала не хотела доверять своим ощущениям, думала, тяжело протекающая беременность виной. Но потом поняла: всё, что её обступало — и этот большой дом, и этот наряженный князь, и этот восторженный, аристократичный ниспровергатель устоев Виссарион, и эти мягкие и пушистые холмы, и это нагущенных красок море, и это лезущее в глаза обилие цветов и фруктов с их сочными красками и экзотическими запахами, — всё-всё ей начинало представляться декоративным, театральным, придуманным, таким, что вот ворвётся откуда-то из суровых земель ураган и — развеет, как пёрышки, это лёгковесное существование. Но когда вспоминала Сибирь, Погожее и Иркутск, Ангару и Байкал, своих односельчан и подруг, отца и мать, деда и бабку, Семёна и брата Василия, она говорила себе, что вот оно — настоящее, ст о ящее, способное выдержать напор и времени и стихий. А здесь всё — для развлечения, для утехи. И эти мысли и чувствования становились для Елены потаённой, но большой, укрепляющейся радостью, которая словно бы лечила её издёрганную противоречивую душу.

86

В августе 16-го года она родила девочку. Разрешалась в муках, несколько часов, будто не хотел плод входить в этот мир, предчувствуя его неласковость.

Виссарион был в восторге, пришёл к роженице с огромным букетом роз.

— Любимая, — опустившись на колено, сказал он, когда Елена, измученная, выжатая, в дрёме лежала на кровати, — ты мне подарила дочь. Как я тебе благодарен. В твою честь я назову её Еленой! Елена — какое прекрасное имя! Знаешь, за Елену пала Троя…

Но Елена застонала — застонала умышленно, с чувством досады и даже злости на Виссариона: «Как он может сейчас болтать?!»

— Уйди, — выжала она и крепко сомкнула свои зловатые и словно припылённые губы.

Виссарион с жалостью взглянул на Елену и на цыпочках боком вышел, оставив её с сиделкой горянкой.

Сиделка отчего-то притворялась, что не понимает по-русски, и всё, о чём бы её ни попросила Елена, делала наоборот, не точно, зачастую затягивая. Просила её принести полотенце — подавала кувшин, просила кувшин — подавала полотенце. Елена боязливо всматривалась в большие, какие-то беспроглядные, как пропасть, глаза горянки, и ей начинало казаться, что эта чёрная странная женщина вот-вот уронит младенца. «Не иначе этот взбалмошный старикашка велел ей мучить меня».

— Вы православная? — как-то спросила у неё Елена.

Женщина промолчала, вышла, вернулась через минуту-другую с простенькой иконой без оклада, установила её на столике рядом с Еленой.

— Спасибо. Не надо на меня сердиться.