Виктор Московкин - Тугова гора

Задумавшись, Александр Ярославич не замечал, что на столе, в поставце, чадила свеча, хотя в узкие оконца его палаты лился утренний свет. Не заметил он и вошедшего светловолосого отрока, который встал робко, чуть сзади, но так, чтобы князь мог видеть его. И только когда отрок снял щипчиками нагар со свечи, спросил:

— Что тебе, Гринька?

— Княже господине, там дружинники. Просят или допустить их, или выйти к ним. Говорят: дело важное.

Поднявшись с кресла, князь с наслаждением потянулся. Гринька ловко подхватил сползший с его плеч кафтан; встав на цыпочки, попытался снова накинуть, Ярославич отстранил его.

— Не надо. Уже обогрело, не озябну…

Так и вышли на крыльцо: князь Невский в белоснежной сорочке, сзади Гринька, неся кафтан на вытянутых руках.

Внизу, у крыльца, на вытоптанной пожелтевшей траве, стояли толпой дружинники. Он спустился к ним. И сразу же воины окружили своего князя, заговорили наперебой:

— Отпусти, княже, с ярославцами.

— Меч ржой покрылся, а тут есть где ему очиститься.

— Долго ли будем под ярмом? Уже нету никакого терпения!

Александр Ярославич молчал…

Кстати, или некстати вспомнилось… Глупостью монастырских служек был заточен в подвале человек, знающий письмена. Велел привести его, а потом читал, что им было написано; одно место поразило пронзительной болью. Монах-летописец стенал: «Никогда не было и не будет такой скорби, как во время их господства. Будут под ярмом их люди, и скот, и птицы; спросят они себе дани у мертвецов, как у живых; не помилуют нищего и убогого, обесчестят всякого старика». А разве самого не гложут иногда сомнения? Копить силу, растить воинов, но когда :то и начинать надо. Прав ли, удерживая людей от выступления? Ведь заметил же вчера, как всколыхнулись воины, слушая юного Константина. Не сам ли юношей бросался на шведов?

А дружинники ждали. Опять кто-то из них молодым, срывающимся голосом выкрикнул:

— Вели, княже, бить тревогу. Все ляжем!

— То-то — «ляжем»! — усмехнулся горячности парня; вскинул голову, сказал сурово: — Русь жила и будет жить людьми своими. Научись врага бить и самому сохраниться. А то — «ляжем».

Выискал взглядом сотника Драгомила. Тот стоял смущенный, опустив голову. И ему не по душе слова князя.

— А где князь Константин? — спросил, обращаясь именно к нему.

И тот вяло ответил, так и не посмотрев в глаза Ярославичу:

— Седлают коней. Ехать собрались.

Александра Ярославича неприятно кольнуло: «Обиделся, решил ускакать, не дожидаясь утренней трапезы».

— Гринька, попроси сюда князя Константина.

Пасмурное лицо Константина, когда он появился перед ним, ничуть его не тронуло. Так же сурово произнес:

— Добровольцев бери, а общего клича не будет. В пути набирай смельчаков. Так сказал.

В глазах юного князя вспыхнула радость — не ожидал такого решения. Молча низко поклонился. Но Невский уже повернулся к дружинникам.

— Против народного гнева не пойду, — загремел он. — И право, невмоготу видеть, как страдают наши люди от бесчинств баскаческих. Но выступать не время. Идите, охотники, без моего имени.

К нему шагнул рослый усач, спросил, робея:

— Можно ли, княже, мне идти в Ярославль? За отца, на Сити погибшего, за старших братьев, за поруганную сестру Алену, что в полону.

— Иди, Навля, отпускаю.

— И меня, княже…

— Меня тоже…

Выдвинулся Драгомил, стоял насупившись, расставив крепкие ноги, — экий богатырь!

— Отпусти, княже. Сын идет дружка моего — старого Лариона. Оберегой ему буду.

— Что ж, всю дружину распущу, а кто меня оборонять станет?

Князь любовно и горько смотрел на возбужденных воинов. Сам повел бы дружину — он-то, что же, не такой же человек, что ли, — но знал: не пришло его время; его опыт, ум в другом деле нужны, — за всю русскую землю он в ответе.

Пройдет каких-то пять лет, золотоордынский хан Берке потерпит сокрушительное поражение от своего родственника, персидского хана Хулагу, и Берке пришлет требовательное: «Дай воинов!» Пойдут тогда по городам тайные грамоты Александра Невского: «Пора настала!» Восстанут сразу Владимир на Клязьме, Суздаль, Переяславль, Ростов, Великий Устюг, Ярославль. Русские люди в праведном гневе размечут татарские отряды. Правда, и после этого восстания еще надолго останется Русь под татарским игом, но уже не будет баскаков — Невский обговорит в Орде право самим князьям собирать дань с населения, — и никогда уже ордынские властители больше не осмелятся требовать к себе русских воинов для участия в их захватнических походах.