Владимир Балязин - Охотник за тронами

— На князя Михаила ополчился наш первый ратоборец — боярин Овчина, а я, Флегонт Васильевич, не воин. Мне бы пригоже с крамольником переговорить, чтобы не случилось лишнего кровопролития, когда Иван Федорович с войском на Москву придет.

Флегонт Васильевич взглянул на дверь, за коей осталась Елена Васильевна.

Шигона, перехватив его взор, проговорил с сочувственным пониманием:

— Не стоит к ней боле ходить. Мы и сами все сделаем, как пригоже. Я думаю, тебе след поехать навстречу князю Овчине и о всем, что нами делается, довести доподлинно. Главное, чтобы князь в Москву поспешал и перво-наперво двор Глинского осадой обложил: тогда и мои переговоры веселее пойдут.

Флегонт Васильевич поклонился, прощаясь.

— Я отправлюсь встречь Овчине, а ты, Иван Юрьевич, как у Глинского окажешься, прежде всего удержи изменника от мучительства и кровопролития. Скажи, что этой вины великая княгиня ему ни за что не простит.

— Ай кто из твоих людей попал? — усмехнулся Шигона. — Ай опасаешься, что много лишнего на пытке скажет?

«Истинно — сатана, — подумал Флегонт Васильевич. — Но что, однако, сказать ему?» И решился:

— Довели мне, что кинул в темницу князь Михайла некоего человека. И может статься, что он государству Российскому верный слуга. Как же его в такой беде бросить?

Шигона вновь приподнял руки, чуть пошевеливая пальцами, на сей раз выказывая и покорность судьбе, и вроде бы готовность сделать так, как просит Флегонт Васильевич.

Потаенный дьяк встретил головной отряд Овчины в сорока верстах от Москвы.

Иван Федорович скакал первым, ведя за собой наборзе три сотни дворян. Сколько еще шло за ним, дьяк не знал: видел только далеко — у самого окоема — мчались к Москве, подымая тучи пыли, многие силы конных ратников.

Не меняя коня, Флегонт Васильевич пристроился стремя в стремя с Овчиной.

Телепнев-Оболенский, повернув к нему потное, грязное лицо, нервно подергивал поводья, слушал, перекосив от нетерпения рот.

Дьяк рассказал Овчине все без утайки. И когда начал говорить, то упомянул и о своем человеке, оставившем тайное письмо, а потом сгинувшем неизвестно куда. Люди, посланные по Новгородской дороге вдогон, на дороге его не нашли, и потому, говорил дьяк, мнится ему, что перехватили верного человека слуги Глинского и теперь мучают в застенке, добиваясь правды.

Овчина покрутил головой, дал коню шпоры. Резко повернувшись в седле, крикнул с яростью:

— Быстрее, быстрее, тюфяки, обломы, увальни! Дворяне, пригнувшись к шеям коней, опоясывали скакунов плетками, стараясь не отставать от князя.

Иван Юрьевич Шигона-Поджогин, взяв с собою трех холопов, поехал к Глинскому.

«Лучше самому поглядеть, как там идут дела, чем по крупице собирать слухи о том, чего наверное не знает никто. Если уж Овчина ушел из Коломны — значит, крамольники сейчас мнятся ему страшнее татар, против которых надлежало стоять конюшему. Да и Глинский не дурак, чтобы в семьдесят лет впутываться в безнадежное дело. Если увижу, что за ним стоит еще кто-то, буду изображать из себя его доброхота, покуда не станет ясно, чья сторона сильнее». И все же, памятуя, как и всегда, что береженого Бог бережет, Шигона велел двум холопам, поотстав, укрыться в десятке саженей от усадьбы Глинского и, ежели заслышат из-за забора условный разбойничий свист, тотчас же скакать в Кремль и возвращаться на выручку с воинской подмогой.

А стремянной холоп Ивана Юрьевича, известный на всю Москву Соловей-разбойник, свистел столь громко, что ученый медведь, живший в усадьбе Шигоны, от его посвиста закрывал уши лапами, к немалой потехе гостей, домочадцев и дворни.

Потому-то Иван Юрьевич и подъехал к усадьбе Глинского лишь с одним Соловьем-разбойником. Привратник отправился испросить разрешения хозяина, велевшего во двор никого не пускать, а Шигона остался приглядываться и прислушиваться к происходящему за высоким забором.

Видно было, как в окнах второго яруса зашевелились завесы, в образовавшиеся щели стали сторожко вглядываться домочадцы и слуги Глинского. Из-за забора же не доносилось ни звука, порой казалось, глухая ночь висит над усадьбой или же никто не живет в ней ныне.

Наконец ворота растворились. Бесшумные, расторопные холопы отвели лошадей к коновязи и проводили Шигону в дом.

Иван Юрьевич не встречался с Глинским с месяц, но, увидев его, узнал с трудом. Перед ним сидел ссутулившийся старик с запавшими щеками, покрытыми клочковатыми седыми кустиками волос. Растрепанные длинные космы делали князя Михаила похожим на домового.