Луи Арагон - Страстная неделя

Неужели борцы «Трех славных дней» менее велики от того, что их победу свели на нет? И хотя настало царство роберов макеров, твой сын неуклонно продолжал идти путем республиканца. Двадцать девять раз его при Луи-Филиппе привлекали к суду в Аррасе, который он избрал себе ареной борьбы. В ту пору в мире происходят перемены, и, быть может, там, где этого отнюдь не ожидали. В ту пору впервые в мире во французском городе Лионе поднимается рабочее знамя…

Ох, нелегко тебе, бедняга, с последними вздохами, последними угасающими искрами сознания прослеживать путь сына, а может, и лучше, что дальнейшее, самая трагедия, ускользает от тебя. Так спи же, а если это не сон… Я за тебя досмотрю участь твоего сына.

Самая трагедия. В одиночку переделать мир нельзя. Все силы, навалившиеся на рычаг, должны быть одновременно пущены в ход, чтобы разом встряхнуть старый общественный строй и опрокинуть его навсегда… Из Арраса Фредерик завязал сношения с одним политическим заключенным. Этот молодой человек покорил его своим республиканским пылом. И внушил к себе сугубое доверие тем, что он узник. Фредерик предоставил в его распоряжение столбцы газеты, которую основал в Аррасе. Как же, ведь этот узник сражался в Италии плечом к плечу с карбонариями! Сидя в Гамской крепости, он, сын королевы Гортензии, носящий имя Наполеона, в глазах Фредерика стал тем, чем его сделал народ, да ведь и сам он, Луи Бонапарт, щеголял социализмом и ратовал за права рабочих.

Пора такая, когда все меняется. Почему не измениться и этому молодому человеку?

Все меняется, даже облик страны. Наступил 1843 год, Викуанская компания получила концессию на рудники в Нё, между Бетюном и Лансом. Изыскатели проникают повсюду, в чужие поместья, копают, бурят землю в поисках каменного угля. Все заражены этой лихорадкой. Простаки, наслушавшись всяких басен, думают, что у них в садике скрыты несметные сокровища. Создаются промышленные компании. Вырастают терриконы. Крестьяне покидают поля и спускаются в глубь земли. Настало то время, когда все меняется. Ландшафты и люди.

Когда в ноябре 1847 года Фредерик приедет в окрестности Бетюна, в замок Анзен, на банкет, где соберутся Давид д’Анже, Эннекен, Кремье, Шарль Ледрю, Оскар Лафайет, всего четыреста пятьдесят гостей, он из окон замка не узнает привычного с детства пейзажа. Издалека ему покажется, что родной город уже не стоит на возвышенности, столько кругом выросло черных холмов. Скопления кирпичных домиков успели превратиться в новые поселки, ребятишки играют в палисадниках, выпачканных черным золотом. Спустя три месяца Фредерик возвратится сюда комиссаром Республики и назначит новый муниципалитет, среди советников которого я узнаю одного старика — это Беллоне, наш знакомый с 1815 года. Это он говорил Теодору Жерико в Тесном переулке, что если не видишь смысла умирать, значит, есть смысл жить… Твой сын, друг майор, представляет департамент Па-де-Кале в республиканской Палате. Он депутат от партии радикал-социалистов. Однако поспешность губит то, на что уповают люди. Рабочие ведут себя неблагоразумно, но к кому, кроме них, могу я примкнуть? Что и говорить, люди меняются… Республиканцам, друзьям и соратникам в течение тридцати лет, непонятна дружба Фредерика с узником Гамской крепости. Он же горой стоит за социалиста Луи-Наполеона. Он верит в него. И сам становится подозрителен своим товарищам.

Да клянусь же вам, я знаю, он не способен на дурной поступок, он честный человек, он таков, каким сделал его народ. Верьте мне, Луи-Наполеон согласился стать президентом лишь для того, говоря его словами, чтобы споспешествовать укреплению и процветанию Республики. Ну, послушайте, разве я пойду на сделки с совестью? Ведь не примкнул же я в июне к Кавеньяку! Мы можем по пальцам перечесть тех из нас, у кого руки не обагрены кровью народа…

Но 2-е декабря 1851 года показывает Фредерику, какие бездны таились в этом человеке. Осадное положение, разгон учредительного собрания, город во власти преторианцев, ночные аресты защитников Республики, убитые на парижских улицах, Ламбесса, Кайенна… Фредерика точно громом поразило. Он не мог оправиться от удара, пришлось поместить его в больницу для умалишенных. Но можно ли считать его безумным от того лишь, что каждый день из оставшихся двух с половиной лет жизни он проклинал душителей свободы? После его смерти в 1854 году приверженцами Республики были собраны по подписке деньги для надгробного памятника, сохранившегося по сей день. По слухам, император анонимно внес в этот фонд тысячу франков. И ныне бронзовый бюст на могиле — единственное, что осталось от Фредерика Дежоржа. Правда, его именем назвали улицу в Бетюне, которую проложили к вокзалу после того, как здесь прошла железная дорога, были снесены крепостные стены, и городские ворота распахнулись навстречу будущему. Но потом эту прямую как стрела магистраль перекрестили в бульвар Раймона Пуанкаре. И бетюнским детям, играющим на этой разрушенной и вновь отстроенной улице, где не сохранилось ни одного дома от того конца Тесного переулка, на котором жил майор, и где на месте заведения кузнеца Токенна теперь помещается аптека, бетюнским детям — их тоже посылают спать, когда слипаются глазки, — ничего не говорит имя мальчика Фредерика, который, выходя из школы, дрался с балбесами в три раза больше него. И никому оно ничего не говорит. Расспросите хотя бы торговцев. Все это теперь отошло в область преданий.