Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать

Он иногда прогуливался по ковровой дорожке, протянутой перед дверьми, преднамеренно прислушиваясь к тому, что происходит у соседей. В соседних купе или царило молчание, или раздавался храп, или слышался разговор

- Продажная девка империализма кибернетика, - кипятился кто-то.

Пассажир спешно заходил в свое купе и плотно задвигал дверь. Он помнил те времена, и они ему были отвратительны.

- У канадцев лучший игрок Фил! - слышалось за дверьми, и он облегченно вздыхал.

- Экономика должна быть экономной, - услышал он однажды и усмехнулся: «Однако ты быстро тянешь, старый паровоз!».

***

Батарейка в часах давно исчерпала свой ресурс, и время суток он определял только по свету за окном.

Люди на перронах тех станций, где на короткое время притормаживал состав, были какими-то одинаковыми, со стертыми лицами, все старались отвернуться, когда он, высунувшись в окно, хотел их разглядеть.

Питался он тем, что разносил молчаливый служитель поездного ресторана, который располагался, кажется, в соседнем вагоне. Но сам он не ходил в ресторан, не решался, особенно после того, как однажды заглянул в глаза служителя…»

На этой незаконченной фразе обрывалась рукопись.

Камилл растерянно вертел в руках исписанные с одной стороны плотные листки, потом, отложив их в сторону, быстро перебрал бумаги, среди которых их обнаружил. Он был разочарован, чувствовал себя обманутым, но обманутым неизвестно кем.

Камилл выудил эту диковинную рукопись из старого сундука, который стоял в углу чердачной комнаты старого дома. Его привезла на эту подмосковную дачу его подружка, выпросившая у деда разрешение провести здесь несколько дней. Утром она уехала на работу в Москву, Камилл же, которому некуда было спешить, хотел побродить по лесу, набрать, если повезет, ранних грибов. Внимательная подруга, покидая его до вечера, порекомендовала ему занять свой досуг чтением старых журналов, хранящихся в чердачном сундуке. На самом деле оказалось, что в одной половине сундука находились разрозненные тома собраний сочинений Тургенева, Гончарова и Максима Горького в скучного вида картонных переплетах (так издавали классиков в первые послевоенные годы), вторую же половину этого деревянного хранилища занимали, действительно, журналы, но вовсе не старые, как надеялся Камилл, а «Новый мир», «Знамя» и даже «Октябрь» последнего десятилетия, что, впрочем, тоже представляло некоторый интерес. Под стопками этих журналов обнаружился бювар с потертой темно-вишневого цвета обложкой из гладкого, без тиснения, дерматина. В бюваре лежала стопка больших, сложенных вчетверо, листов пожелтевшей бумаги, между которыми Камилл заметил три листа плотного эластичного ватмана, исписанного твердым красивым почерком. Любопытство его привлекли именно этот четкий красивый почерк и густые фиолетовые чернила, использованные неведомым автором рукописи, - на густоту чернил указывал золотистый отблеск по краям букв.

Теперь Камилл с нетерпением ждал возвращения жизнерадостной своей подруги. Лейла была дочерью отца-мусульманина и матери-еврейки, а потому по нормам государства Израиль считалась потенциальной гражданкой этой страны. Вопрос с некондиционным отцом удалось, кажется, разрешить, визу обещали выдать, и теперь отъезд семьи из Советского Союза был вопросом нескольких месяцев.

- Скажи только слово, и я останусь! – восклицала Лейла, на что Камилл с очень грустным видом отвечал, что не может в сложившейся ситуации брать на себя ответственность за ее судьбу.

Неунывающая Лейла говорила, что как только она получит гражданство иностранной державы, она приедет в Москву и зарегистрирует брак с Камиллом, после чего их вместе выпустят за пределы «железного занавеса». Против такой отдаленной перспективы Камилл возражений не имел, а у Лейлы хватало ума не развивать дальше эту тему…

Но вот стукнула связанная из жердей калитка – Лейла улыбаясь шла по тропинке. Затосковавшему в одиночестве Камиллу захотелось выбежать ей навстречу, но он сдержался – будущее было чревато расставанием и нельзя было раскручивать чувства. Он вышел в сени только тогда, когда туда вошла Лейла, и послышался стук брошенных на пол сумок – девушка спешила обнять возлюбленного.

Разговор о рукописи он начал, когда Лейла уже разделывала купленную тушку утки, а сам он разогревал на газовой плитке масло под картошку. Как он и подозревал, внучка хозяина дачи понятия не имела о темно-вишневом бюваре и тем более ничего не ведала о хранившемся в нем таинственном манускрипте.