Алексей Котов - Лебединая охота

Князь по старой памяти – о Жирославе уже забыли – Лихаря снова к себе позвал. Говорили они долго, а о чем люди только потом догадались – молодых бойцов учить. Всем умел биться Лихарь – мечом, копьем, палицей, топором, ножом и дай ты ему обыкновенную кургузую оглоблю, и та вдруг оказалась бы страшнее меча в его руках.

Через три года родила Ольга Лихарю мальчика, а еще через два унесла их обоих – и жену и сына – злая простуда. Хоронили мать и сына в одном гробу, так Лихарь приказал. Страшен он был в своем горе, так страшен, что слов утешения от людей не услышал – попросту боялись к нему подходить. Старухи шептали, мол, как бы умом Лихарь не тронулся. Не переживал он, а словно пережевывал свое горе кровоточащими, беззубыми деснами сердца, давился им, не в силах принять в себя, а отвергая, видел пустой дом, пустые детские полати и глох от страшной, беззвучной тоски.

Осел Лихарь… Не сам – горе придавило. Теперь кому мстить – Богу, что ли, спрашивается? А где Он?..

На третий день, утром, священник Успенского храма отец Сергий нашел Лихаря спящим прямо у порога церкви. Разметал руки богатырь, уткнулся лицом в землю и вроде как не дышит. У правой руки – потухшая смоляная тряпка на длинной палке.

Позвали людей, подняли Лихаря. Сначала замычал он что-то, оглянулся вокруг удивленно, а потом – глядь – вдруг заплакал как обиженный ребенок. И по седой бороде – слезы величиной с горошину. Люди молчат, а чем ему поможешь?

Только священник ему несколько слов сказал:

– Хочешь – уходи, хочешь – оставайся. Первое – твоя воля, вторая – Божья. Какую хочешь, такую и выполняй.

С тех пор и остался Лихарь при храме. Год прошел, на Пасху – постриг принял и имя Тихомир. Изменился так – не узнаешь. Похудел, поседел еще больше и вроде как меньше ростом стал, потому что в землю смотрел, а не на людей. Жил в домике, что от покойного дьяка остался, тихо, и так мирно, что даже собаки возле его дома не брехали, петух утром и тот кричал только трижды и смолкал сразу же.

Разные слухи о бывшем Лихаре и теперешнем Тихомире ходили. Самый главный, что, мол, в ту ночь, когда он церковь палить пошел, явился ему ангел и показал тот ад, который его ждет. Кое-кто из-за этих слухов шарахался от Тихомира, но сам Тихомир на это внимания не обращал. Любил на свете только одно – детей, а те – его. По вечерам, когда солнце на крепостную стену уходит, собиралось в его хатке (а если тепло – во дворе) по десятку и больше ребятишек, а он им сказки рассказывал. Разные сказки, бывало что и нерусские, какие он в чужих краях слышал. Но больше всех ребятня одну сказку любила – про Жар-Птицу. Мол, жил однажды человек, который мечтал о невиданном никем счастье под названием Жар-Птица. Однажды, в своем саду, увидел он ее, не растерялся и накинул крепкую сеть. Но тут же вспыхнула ярким огнем Жар-Птица и сгорела – один пепел от нее и остался. Растерялся человек… Пошевелил пальцем легкий пепел да и пошел домой. Только он дверь открыл, глядь, сзади него яркий свет. Оглянулся человек – а Жар-Птица опять на ветке сидит. Вот только поймать ее нечем – сгорела сеть. Покачал человек головой, вздохнул и говорит: «Хитра ты, Жар-Птица, ишь как ловко от меня освободилась». Та ему отвечает: «Глупый ты человек!.. Я каждый вечер сгораю и воскресаю из пепла. Если бы я в твоем доме сгорела, сгинул бы ты вместе со мной».

С приходом татар кончились сказки Тихомира, кончилась и мирная жизнь. Хоть и стар, а все равно ходил на стены монах, пока не задела его в плечо злая татарская стрела.

…Скрипнула не запертая дверь и Андрей сказал:

– Ну, здравствуй, дядя Илья.

Никак иначе Андрей никогда дядю не называл. А сам Тихомир с этим и не спорил.

– Попить бы… – Андрей оглянулся и увидел ковшик с водой на узком подоконнике. – Свежая?

– Крещеная, – улыбнулся Тихомир. – Увидел – пей.

– Для себя принес?

– Для тебя. Как снег пошел, понял, передышка будет. Зайдешь.

Андрей залпом выпил воду. Повертев ковшик в руке, он поставил его на место.

Тихомир сидел за столом и чинил старую сеть. Лучина давала мало света, старик подслеповато щурился, отчего казалось, что он улыбается своим мыслям.

– Поговорить я пришел, – глухо сказал Андрей, присаживаясь за стол напротив дяди.

– Вижу, – Тихомир кивнул.

– Второго дня… – Андрей запнулся. – В общем… Не знаю, как сказать… Еська Грудной своих детей порезал. Двух мы отбить успели, а остальных… – Андрей замолчал, уткнувшись взглядом в стол. – Не в себе Еська был… Кричит: лучше, мол, я сам, чем над ними татарва измываться будет. Ну, связали мы его… Жена Еськи, Болеслава, в истерике заходится, младший сынишка кровью исходит… Данила велел людей прогнать, чтобы не видели такого. Оно и верно. Днем все это случилось, я смотрю, а у меня в глазах темнеет… – Андрей долго рассматривал стол, а потом спросил: – Как жить, дядя Илья?