Евгений Федоров - Ермак

— Ты не смеешь так! — закричал он властно и зло Богдану: — Я — кость ханов, а ты казак — черная кость. Стой! Я сам пойду.

Брязга хмуро оглянулся на пленника и сердито ответил:

— А мне хошь сам хан, — потопчу, коли по-вражьи живет. За коварство надо бы тебя на первую осину! Ну да ладно, пес с тобой!

Брязга осадил коня и поехал шагом. Казаки нагнали сотника.

— Браты, посадите его в седло! Пусть почванится. Да гляди в оба! — предупредил Богдан.

Маметкул побледнел; стиснув зубы, ехал молча. Ремни врезались в тело и терзали, но он терпел, сохраняя неприступный вид.

В синем позднем рассвете впереди показалась темная вершина Искерского холма. Маметкул на минуту закрыл глаза, потом внезапно торопливо-страстно обратился к Брязге:

— Послушай ты, возвращай мне саблю! Сейчас.

Богдашка хитро прищурил глаз на пленника. Тот горячо продолжал:

— Аллах видит, не убегу. Нельзя в Искер племяннику хана вступать без сабли! Позор мне! — в его просьбе прозвучала тоска, и Брязга на мгновение поколебался, сам хорошо понимая, как, на самом деле, унизительно воину вступать в Искер без оружия. Однако он решительно осилил эту слабость и ответил царевичу:

— Сумел воровать, сумей и ответ держать!

Перед воротами крепостцы Маметкула ссадили с коня и освободили от ремней. Он вскинул голову и с гордым видом вступил в Искер.

Как только примчал передовой казак с вестью о пленении Маметкула, Ермак поднял казаков. Донцы обрядились в цветные жупаны, кто привесил к боку турецкий ятаган, кто сабельку, — выглядели все браво, весело. Нарядился и Ермак. Был он в кафтане тонкого синего сукна, на поясе — сабля, которую добыл атаман в бою с персами, и клинок, который, сказывали, стоил когда-то табуна резвых коней. Казаки выстроились в линию, и Ермак двинулся навстречу Маметкулу, держа в руках вторую саблю. Маметкул не ждал подобного приема. Сабля, которую нес атаман, только что принадлежала ему. Когда только Брязга успел переслать ее Ермаку?

Татарскому полководцу по душе пришлась воинская честь, оказанная ему в Искере. Только шаг ступил, — в крепостце грянули три пушки, приветствуя знатного пленника.

А Ермак все ближе, добродушно лицо его улыбалось.

Легко ступая в ичигах, Маметкул горделиво нес ястребиную голову. Не думал он склонить ее перед казаками, но, завидя атамана — широкого в плечах, крепкого и веселоглазого, пленился его мощью и улыбкой прижал руку к сердцу и склонил голову в учтивом поклоне.

— Ты бился, как воин, и вот твоя сабля, пусть будет при тебе! — дружески сказал атаман.

Казаки переглянулись: «Ловок, ой ловок батька! Знает, как обойтись!».

Маметкул бережно взял из рук Ермака свой клинок и поцеловал его.

— Ты мой друг ныне, не подниму на тебя сей меч! — сказал он дрогнувшим голосом так громко, что услышали все казаки и даже дозорный на башенке.

— Знай, не пленник ты, а гость дорогой! — ответил Ермак. — Жалуй за стол с дальнего бранного поля!

Маметкул и победитель пошли рядом, плечо в плечо. Казаки опять дались диву: «Вот это батько! В бою — храбрый воин, с побежденными — добрый управитель! Ай да батько! Ай да умница! Жалко, что нет при нем войсковых регалий: булавы и пернача! Сам отказался от казацкого царства!».

На башне реяло по ветру войсковое знамя, в казачьих рядах колебались хоругви, во многих местах пробитые стрелами, посеченные вражьими саблями и оттого еще более дорогие сердцу.

Атаман и Маметкул вошли в большой белый шатер, крытый войлоком. Пленник с любопытством огляделся. Знакомое кучумово пристанище! Все сохранялось здесь, как и при хане. Только обширный мангал покрылся пеплом.

Из шатра тайджи провели в войсковую избу; в ней обширные тесовые столы были изобильно уставлены блюдами.

Кругом за столами расселись атаманы и старые казаки, лица которых были исполосованы рубцами, — не в одной сече рубились отчаянные головы, не из одного плена убежали проворные и удалые повольники. Рядом сидели и молодые, выпустив чубы птичьим крылом. Эти только силу опробовали, перелетев через скалистую Камень, через леса дремучие — тайгу непроходимую.

Первый ковш поднял Ермак. Все знали, — не жалует батько хмельного, но на этот раз, видно, надо было для почета.

— Заслужили наши казаки богу и Руси! — вымолвил он. — Помянет нас русский человек, когда придет в сибирскую землицу. За воинство, живот свой тут положившее, поднимаю чашу.

— Да будет так, батько — дружно откликнулись казаки и приложились к меду.