Евгений Федоров - Ермак

Весь вечер и следующий день гости много ели, еще больше пили и распевали удалые песни. Князец Ишбердей все лез к воеводе, старался ухватить его за пышную бороду.

— Зачем такой большой и длинный?

— Захмелел ты и несешь несуразное! — отводил руки вогула Перепелицын. — Какой почет без бороды?

— Эй-ла! — закричал действительно захмелевший Ишбердей. — Где мои олешки? Скоро будут встречать! Эй-ла, помчим мы, шибко помчим! Езжай с нами, — опять придвинулся он к воеводе. — Я тебя угощать буду. Горячая кровь олешка, теплая кость сосать вкусно. Езжай с нами!

Иванко Кольцо сидел на почетном месте. Веселыми глазами он подбодрял казаков:

— Ешьте-пейте вволю, братцы! Боярин богат, не взыщет. И вы, охочие люди, — кивнул он в сторону приставших гулящих людей, — досыта тешьтесь, чтобы долго помнить доброго хозяина…

В слюдяные окошки лился скудный свет. Из хором доносились песни и хмельные выкрики. Часовой на вышке вздыхал и завидовал:

— Ух, и гуляют, идолы. Шибко весело!..

Только на третий день вырвались казачьи тройки из взбудораженной Чердыни. Следом вихрем закружила метелица. Стряпчий с обнаженной головой долго бежал за обозом, взывал:

— Ой, лихо!.. Ой, горюшко! Кто же мою кожаную кису с полтинами уволок?..

— Будет тебе убиваться, Ерема. Не твои ж денежки плакали, а нахапанные с люда! — уговаривал его пожилой стрелец. — Ну, чего надрываешься? Бог с ними, с деньгами: у тебя им скучно, а у казаков станет весело!..

Воевода, осунувшийся, посеревший, шаркая пимами, вышел на улицу и стал прикладывать снег к голове.

— Ишь ты! — удивился дозорный на башне. — Здоров, а как упился, — черепушку, стало быть ломит…

Долго еще после проезда казаков чердынцы вспоминали их.

— Ух, и лихой народ! Много ли их, а сколько от них грозы и страху приняли!

Сановитый стрелецкий голова в поучении вымолвил:

— Им, мил человек, тише ездить не полагается: Кучума-хана громители!..

Казаки давным-давно перевалили одетый в глубокие снега Каменный Пояс. И хотя ярки были еще у Иванки воспоминания о Москве, но думки о Сибири уже полностью владели им.

«Как там в Искере? Живы ли? Здоровы ли батько и казаки-братцы?»

Над лесами, реками и долинами уже светило вешнее мартовское солнце. В небе — светлый простор. Ишбердей встрепенулся и запел ободряюще:

Казацкое посольство отбыло в Москву. Не стало проворного и веселого атамана Иванки Кольцо, а время подошло самое неспокойное. Хан Кучум сбит со своего куреня, но не сдался. По слухам, он кочевал в ишимских степях и возмущал против русских татарские улусы. Правда, царство Кучума распадалось: уходили данники, знатные мурзы присягали Ермаку на верность Руси, давая шерсть, и даже такой приближенный и самый знатный советник Кучума, как Карача, оставил своего повелителя и со стадами, сыновьями и женами ушел в верховья Иртыша, мечтая о своем ханстве. Но Ермак знал, что мертвый хватается за живого и что хан так легко не сдастся. Маметкул рыскал с отчаянными головорезами по долине Вагая, — казаки нередко видели его всадников неподалеку от Искера. Преданные татары с оглядкой говорили Ермаку:

— Берегись, казак! Хан и Маметкул потеряли ясак. Как теперь жить без овцы голодному волку?

Казаки охмелели от успехов, хвастовству и беспечности не было предела. Ермак не давал спуску бахвалам и часто говорил, что беспечность ведет к беде. Но за всем не углядишь, и беда действительно пришла, — внезапно, как гром среди ясного неба.

Казаки ловили рыбу на Абалацком озере, устали и беспечно улеглись на берегу спать. Ночью наехал Маметкул и порезал всех рыбаков. Ермак узнал о напасти, взъярился, птицей взлетел на коня и с полусотней погнался за татарами. Многих настиг и порубил атаман, но под Маметкулом был отменный арабский скакун, и он вихрем унесся от погони, оставив своих на казачью расправу. Напрасно гнался Ермак по следу, — путь преградила бурная река, в каменистом ложе которой потерялись следы. Спустилась ночь. В тревожной тоске возвратился Ермак к озеру. На берегу лежали застывшие тела боевых товарищей.

— Эх, братцы! — укоризненно покачал головой атаман над телами воинов. — На Дону гуляли, на Волге шарпали, Русь прошли, путь Каменный осилили, а тут зря, попустому головы отдали!

Велел Ермак поднять убитых и отвезти на древнее ханское кладбище. Там их с честью похоронили. Поп Савва истово отмолился за них, бросил в братскую могилу три горсти землицы, а потом выпрямился и пошел костить: