Анатоль ле Бра - Легенда о Смерти

Начиная с этого дня вдову оставили в покое. Она разродилась слабеньким ребенком, который был такой же, как другие дети, за исключением одной детали: у него были пустые глазницы.

Зато он был необыкновенно умен. Понесли его крестить. Когда вернулись с ним на ферму, он заговорил, как взрослый, и рассказал матери, сколько стаканов и какие ликеры выпили в сельской таверне люди, которые были на крещении. Услышав это, все присутствующие оторопели. Они поняли, что у ректора были основания говорить так, как он говорил. И с этой минуты только и толков было в округе, что о новорожденном из Кераннью.

Вечером того дня, когда он родился, люди увидели, как пришел Старик, который не появлялся на ферме после того случая с блином. Не то чтобы он ушел. Его видели не раз в окрестностях, в заброшенных местах. Иногда показывалась голова за окном. Но он больше не переступил порога.

Тем вечером он занял свое место у очага, с той стороны, где была колыбель, возле кровати матери. Там он проводил дни и ночи. Когда ребенок плакал, он торопился к нему, чтобы его укачать, — этого он никогда не делал, когда был жив. Поэтому его движения были немного резкими. Иногда он нажимал на край колыбели, словно на рукоять плуга. И тогда ребенок его приговаривал:

— Потише, потише, потр-коз!

Ребенок прожил семь месяцев. Он прекрасно говорил и, казалось, все видел, несмотря на пустые глазницы.

Однажды утром его нашли мертвым на кушетке. Старик проводил его до кладбища и с этого времени больше не давал о себе знать. Говорят, что он ждал, когда ребенок отведет его за руку в рай.

Это было в Керибо, в Пенвенане, в двухэтажном доме. Я со своей женой и детьми занимал нижний этаж. А на верхнем этаже жил старик, по профессии — прядильщик пакли.

Старик этот скоро умер.

Тогда я был тем же, что и сегодня, — бедным сельским портным, исключая лишь то, что в те времена я был молод, энергичен и в работе у меня никогда не было недостатка. Наоборот, чаще бывало, что я даже не знал, за что взяться в первую очередь. Приходилось проводить за шитьем большую часть ночи. Жена моя, вязальщица, составляла мне компанию. Укладывали детей мы рано и занимались, каждый в своем углу, своим делом.

Однажды поздним вечером, когда мы так вот бодрствовали в тишине, моя жена Соэз вдруг мне говорит:

— Ты слышишь?

И она показал пальцем на потолок над нашими головами.

Я прислушался.

Можно было подумать, что старый прядильщик воскрес и снова стал вертеть свою прялку, там наверху, в комнате. Время от времени шум затихал, как будто, заполнив одно веретено, прядильщик прерывался, чтобы приготовить другое. Потом жужжание возобновлялось.

— Шарло, — умоляюще попросила жена, она была вся бледная: — пойдем спать. Мне всегда говорили, что нехорошо работать после полуночи в субботу.

Мы легли, но не могли сомкнуть глаз: нам мешал заснуть страх и жужжание прялки; оно умолкло только с приближением утра.

На следующий вечер — это было в воскресенье — о работе не могло быть и речи. Мы улеглись в постель почти сразу за детьми, и в эту ночь ничто не потревожило наш сон.

Но ночью в понедельник, во вторник и все другие ночи недели вплоть до субботы и включая ее, в наших ушах стояло постоянное монотонное жужжание. Это становилось невыносимым. В субботу вечером, укладываясь спать, я сказал жене:

— Надо покончить с этим. Завтра я поднимусь. Хочу все выяснить.

Я провел послеобеденное время выпивая понемногу то в одном кабачке, то в другом, с одной целью — приободриться, так что когда я вернулся домой, то был слегка в подпитии.

Мой ужин ждал меня на очаге. Я очень быстро его съел и крикнул:

— Соэз Шаттон, зажги шандал, чтобы я пошел узнать, что нужно старому торговцу паклей!

— Ни за что на свете, Шарло! Ты этого не сделаешь! С нами случится беда!

Я становлюсь упрямым, когда не пропускаю мимо носа полные стаканы. Я сам зажег свечу, и вот я уже на лестнице... Я не поднялся и на шесть ступенек, как остановился, словно пригвожденный. Сверху дул ужасный ветер, ледяной ветер, который чуть не сбросил меня вниз.

Вся моя выпивка разом испарилась, а вместе с нею и моя смелость.

Я спустился вниз.

— Это тебе послужит уроком, — сказала мне жена.

Хотите — верьте, хотите — нет, но целый год мы безропотно слушали над собою жужжание веретена, и год закончился, но наше терпение мертвецу не наскучило. Впрочем, мы уже привыкли к этой пытке. Жужжание почти не беспокоило нас. И даже если оно иногда запаздывало, мы начинали тревожиться, нам чего-то не хватало.