Михаил Попов - Темные воды Тибра

– Ты не ошибся, это его лагерь и его войско.

– Но меня ждет великолепный и великодушный царь Бокх, ты ведь знаешь об этом. Его достойнейший сын, царевич Волукс, сопровождает меня.

– Я уже заметил его и приветствую от всего сердца. – Оксинта прижал руку к груди и склонил голову в сторону Волукса. – Известно мне также и о цели твоего путешествия.

– Как же мы поступим в этой ситуации, благородный Оксинта?

– Я знаю, что ты весьма спешишь на встречу с благороднейшим царем Бокхом.

– Воистину так.

Оксинта развернул своего коня в сторону нумидийского лагеря.

– Кратчайший путь к шатру мавританского царя лежит через шатер царя нумидийского.

– Ты предлагаешь нам пересечь ваш лагерь? – спросил Сулла. Кажется, даже он этого не ожидал.

Оксинта уверенно кивнул.

– Это кратчайшая дорога. Моего отца нет в его шатре, поэтому задерживаться не придется.

Сулла на мгновение задумался. С того момента, как человек Оксинты посетил его вчера вечером, он был совершенно уверен в правильности своих планов на это рискованное путешествие. Оксинта брался провести отряд римского квестора мимо нумидийских засад в ставку Бокха. Сулла был убежден, что перехитрил самого хитрого Югурту, найдя единственное слабое его место. Оно заключалось в сердце любимого сына. Соблазнив римской идеей Оксинту, он, по существу, выиграл войну.

Но проехать через лагерь…

Пусть это даже и самый короткий путь…

Может статься, это самый короткий путь в ловушку! Все же нельзя до конца понять душу дикаря. Не обманул ли его Югурта, заставив сына сыграть роль соблазненного римской идеей?

Видя, что римлянин колеблется, Оксинта негромко, так, что было слышно только квестору, сказал:

– Мой отец умен, как все духи пустыни, вместе взятые. Я не смог разведать, на каких дорогах он будет тебя ждать. Он каждый день менял свои планы. Я не могу сказать тебе, где он сейчас. Только одно я знаю точно – где его нет.

– И это единственное место – его лагерь?

– Но и там он может появиться в любой момент. Надо спешить.

Сулла принял решение:

– Тогда едем.

Римский отряд в окружении живописных нумидийских всадников живой рысью поскакал вниз по склону.

Те, кто участвовал в этом погружении в Аид, потом любили об этом рассказывать и находили слова, которые сделали бы честь и словарю самого Орфея.

Дорога пролегала меж двумя волнами орущего, беснующегося, размахивающего оружием, бьющего в барабаны, гарцующего на вздыбленных лошадях человеческого моря.

Оксинта ехал впереди с поднятой рукой. В этот момент он был их царем, и они подчинялись ему.

Но никто не мог запретить детям безбрежной пустыни плевать на римлян и их лошадей (кавалеристы утверждали, что на месте плевков у них потом образовались незаживающие раны); никто не мог запретить им пугать заморских гостей, запуская стрелы прямо над их головами, мочиться им под ноги, забрасывать лошадиным навозом и человеческим калом. Оксинта ехал впереди с высоко поднятой рукой.

Стоило римлянам остановиться – и уже ничья власть не сдержала бы эту стихию.

Семь лет они воевали с этой надменной и одновременно продажной военной машиной. Это они, нумидийцы, засыпали своими костями поля сорока битв и высохли заживо от голода в пятнадцати так и не сдавшихся крепостях. Это они отмечали как самый большой праздник в жизни день, когда им удавалось вырвать сердце из только что рассеченной груди легионера и заживо его сожрать на глазах изумленных собак.

И вот они должны были сдерживаться, видя перед собой семь десятков молчаливых, до меловой белизны побледневших, до собственных кишок пронзенных страхом римлян.

Это было выше дикарских сил.

Но Оксинта ехал с высоко поднятой рукой.

Рука стала затекать, Оксинта с ужасом понял это. Стальной налокотник, кожаный наплечник со стальными нашлепками делали длань царевича невыносимо тяжелой. Но опустить, но переменить руку было нельзя. Стоило бы ей лишь на миг опуститься – и все!

Но ничто не бесконечно на свете, оживляющий смысл этой банальности римляне вскоре ощутили на себе.

Лагерь кончился.

Дикие крики остались позади.

Римляне все еще сидели в седлах неподвижно, даже не пытаясь очиститься от налипших на них плевков и нечистот.

Только один медленно съехал с седла и упал на сухую траву.

Авгур. Сердце его не выдержало.

– Он умер еще на середине лагеря, – сказал Марк Карма, – но продолжал держаться в седле.